Легендарные лошади

Amira, принцесса Египта

Altair

Amira

Tormenta

Zaldia

Буцефал

Содержание

Пролог

Я сгораю от лихорадки и стыда. Я совсем один в стране под названием Египет, куда завел меня приказ генерала Птолемея. Что стало с моими собратьями по оружию? Я покинул поле боя на берегу реки Гидасп после того, как генерал отдал приказ отступать. Я видел, как Александр Македонский упал со спины Буцефала и как над ним пронесся поток стрел, выпущенных лучниками, которые сидели на деревьях и на одетых в железную броню слонах. Я видел, как греки, македонцы, персы и индийские варвары умирали в этих чудовищных лесах, где лишь дождь мог смыть кровь — так много ее было. Кто был большим варваром в этом побоище: мы, воины Александра, или индийцы?

Все семь лет с тех пор, как мы покинули Македонию и начали завоевывать чужие страны одну за другой, он скакал перед войском на своем верном Буцефале, вселяя в нас отвагу и обещая перед каждой битвой золото и славу, и все воины, от пехотинцев до всадников, выкрикивали его имя и клялись превзойти самих себя. Этот человек, который перенес столько же ударов, сколько все ветераны сражений вместе взятые, умел вдохновлять на подвиги. Благодаря ему мы могли бы стать героями, которые купались бы в лучах славы и всеобщего восхищения. Наши семьи стали бы богатыми, а нашу память чтили бы еще долго после нашей смерти. Мы были счастливы сражаться за такого царя, как Александр!

Однако после перехода через бесконечные перевалы Гиндукуша, продуваемые ледяными ветрами, через враждебные леса, заливаемые дождями и населенные смертельно опасными змеями, через грязные воды, заражающие нас лихорадкой, многие из нас захотели повернуть обратно. Перед моими глазами до сих пор стоит картина: царь Александр, восседая на своем великолепном черном жеребце, увещевает нас продолжить сражаться несмотря на усталость и лихорадку, подтачивающую наши силы. И мы снова пошли за ним. К несчастью для нас.

Нас ждали не золото и слава, а смерть и разорение. После падения нашего раненого царя контроль над войском

взял генерал Птолемей. Он поручил мне миссию, которая надолго увела меня далеко от поля боя.

Я без устали скакал на запад. Но в моей голове шла другая битва: моим умом стал завладевать предмет, данный мне Птолемеем.

Голоса невидимых существ приказывали мне вернуться к моему царю, обвиняли меня в измене и угрожали самыми страшными пытками Аида. По ночам я не мог уснуть, мне мерещились девятиглавые змеи. Я пытался отрубать им головы, но тщетно — они вырастали вновь и бесконечно множились. Измученный, я мчался вперед, проезжая мимо древних пирамид Гелиополя, хранящих проклятья египетских фараонов, навеки погребенных в

этих могилах. Каменные божества словно стояли на страже среди этих одиноких гор, созданных человеком. Я двигался на запад, избегая путешественников и местных жителей. В этой долине моего коня укусила гигантская змея, и он умер. Опечаленный, я похоронил его и попытался продолжить свой путь пешком, но вскоре палящее солнце и лихорадка лишили меня сил.

На следующую ночь ко мне явился белый конь и пригласил следовать за ним. Он выглядел в точности так же, как мой мертвый жеребец, и я с облегчением решил было, что он зовет меня отправиться вместе с ним в Аид. Но когда я почувствовал на своем лице его теплое дыхание, то понял, что мое время еще не пришло. Я

встал, прислонившись к его боку, и он привел меня в укрытие, где я постепенно восстановил свои силы благодаря скрытому источнику, фруктам и мелкой дичи, водившейся в долине.

Я не был первым, кто остановился в этом жилище, построенном древними людьми. Осматривая его, я заметил вырезанные на камнях молитвы богам с головами животных — тем самым, что охраняли пирамиды. Не знаю, почему они покинули это убежище, но после них осталось долото скульптора и какие-то цветные порошки. Я также нашел свитки папируса — растения, которое в изобилии растет вдоль рек, — и начал записывать на них свою историю.

Но вскоре проклятый предмет вновь начал меня терзать несмотря на защиту египетских богов. Поэтому, пока я оставался в здравом уме, я принял это постыдное решение расстаться с ним. Я должен был убедиться, что он никогда не попадет в чьи-либо руки. Я вспомнил хитрость, придуманную Одиссеем во время завоевания города Трои, который не смог захватить даже прославленный Ахилл. Он предложил построить деревянного коня, в котором спрятались самые лучшие воины. Коня оставили перед городскими стенами в качестве подарка, и в то же время распространился слух, что греки покинули место осады. На рассвете троянцы увидели коня и втащили его в город. Пока они праздновали победу, воины вылезли из брюха деревянного коня бесшумно, как змеи, и широко распахнули городские ворота. Греческое войско вернулось и сровняло Трою с землей. Как говорил мудрый Одиссей:

«Хочешь спрятать что-нибудь — положи это на видное место».

Свитки папируса, найденные в 2014 году в долине Вади-Натрун, Египет. Текст предположительно написан в 320 году до н. э. лейтенантом армии Александра Македонского Деметриосом.

- 1 -

— Лейла, дорогая, карамель уже почти готова?

Добрый голос тети Вадихи прерывает мой сон наяву. Я тихонько вскрикиваю, обнаружив, что ценное содержимое кастрюльки начинает коричневеть. Я быстро выключаю конфорку газовой плиты и кончиком указательного пальца зачерпываю и отпускаю каплю горячей жидкости на край чашки. Если капля стечет вниз, значит, карамель еще не готова. Если она сразу же застынет — все в порядке. Так и есть. Я поспешно выжимаю немного лимонного сока в смесь и энергично взбиваю ее деревянной ложкой. Я несколько раз поднимаю ложку, и от нее лениво тянутся ниточки медового цвета. Уф! Я сумела спасти эту

драгоценную смесь, которая называется «карамелью», но совсем не съедобная. На самом деле, это сахарный воск для удаления волос клиенткам в салоне красоты моей тети Вадихи!

— Маса аль хайр! Добрый вечер, дамы, вот и пришла ваша любимая мучительница!

Когда я вхожу в основное помещение салона красоты, клиентки начинают беспокоиться и квохтать, как цыплята, напуганные приближением голодной лисы. Им предстоит вечерний ритуал, проходящий каждый четверг: необходимо привести себя в порядок перед выходными, который в Египте выпадает на пятницу и субботу. Руки со свежим маникюром и накрашенными ногтями танцуют в такт

смеху и мягким ругательствам, которыми женщины осыпают меня, пока я передаю карамель косметологам.

— Как вышло, что самая красивая девушка в Каире приносит такое несчастье? — хихикает Оум Алим, и на ее теле колышется каждая жировая складка, демонстрирующая богатство и любовь ее мужа.

— Красота требует жертв, хабибти! — смеется Ситт Дунья. — Оставьте малышку в покое!

— Я слышала, у тебя есть друг? — шепчет Патил Папазян, насколько это возможно с ее громоподобным голосом, и закатывает глаза, предвкушая возможность посплетничать.

Ну вот, начался допрос… Почему тете Вадихе обязательно нужно про меня все рассказывать своим клиенткам? Я чувствую, что краснею, как помидор!

— Твой прекрасный принц симпатичный? Он богат? Раз он американец и все такое, надеюсь, он не разведен? Как он сделал предложение? Это было романтично? У него есть свой дом? Сколько детей вы хотите?

Сколько детей? Это совсем не то, что происходит между мной и Джоном! Он всего лишь помог мне с историческим исследованием, которое нужно было провести в режиме онлайн, потому что он хорошо разбирается в компьютерах, а я в них полный ноль, а потом пригласил

меня на обед в кампусе и предложил подвезти домой после занятий на своей древней Симке-1000. А сегодня вечером он хотел отвезти меня в Александрию! Я, конечно, отказалась. Что он о себе возомнил? Прекрасный принц на белом коне, возникший из ниоткуда, чтобы отрубить голову ужасному дракону одним ударом своей сабли? Даже в своих детских мечтах я сбрасывала прекрасного принца с коня и уносилась на нем в невероятное бесконечное путешествие. Никакие прекрасные принцы не были мне нужны раньше, не нужны они мне и сейчас!

В попытке быстро сменить тему я спрашиваю у клиенток, чем бы они хотели утешить себя после карамельной пытки: лимонадом, чаем, кофе, напитком

каркаде из цветков суданской розы или просто водой в дополнение к подносу со знаменитыми «сладкими поцелуями» моей тетушки. Маленькие порции — чтобы клиентки не чувствовали угрызений совести — пахлавы, махалябии, басбусы и блинчиков катайеф с густым сиропом из цветков апельсина, сладкого и ужасно калорийного…

Я вожусь на кухне, готовя подносы со сладостями и не спуская глаз с часов на стене. Я вздыхаю — еще целый час ждать, пока закроется салон, зато потом свобода! В то же время мне нравится атмосфера салона, этой тихой гавани, в которой мусульманки, христианки и иудейки, придерживаясь негласного правила, забывают о религиозных различиях и просто

наслаждаются общением друг с другом. Вот если бы наши лидеры — циники, тираны, фанатики и женоненавистники — получили хоть капельку этой мудрости, как прекрасен был бы этот мир! Я отбрасываю эту утопическую мысль и посылаю воображаемый поцелуй моей чудесной тетке — она заслуживает Нобелевской премии мира! Я так благодарна ей за то, что она уговорила меня поработать в своем салоне красоты после того, как я закончила Американский университет в Каире. Благодаря моей зарплате и стипендии, а также щедрым бакшишам, чаевым клиенток, моим родителям почти не пришлось платить за мое образование. К тому же я могу заниматься тем, о чем всегда мечтала: изучать археологию и, в частности, египтологию — науку, которая дает мне возможность раскрыть секреты удивительной египетской цивилизации. Кто сказал, что этим могут заниматься только мужчины?

Наконец, день и рабочая неделя завершаются. Салон прибран, вымыт и сияет чистотой, как стеклышко. Я снимаю белую блузку, надеваю джинсы, футболку и кроссовки и собираю волосы в тугой пучок, чтобы спрятать их под шлем. Хорошо, что мое тело практически лишено женственных изгибов, и я могу сойти за мальчика; не все египтяне так открыты и терпимы, как моя семья. Необходимо упомянуть, что моя мать — мусульманка, которая вышла замуж за американца-католика, увлекавшегося орнитологией, а муж ее сестры, моей тети Вадихи, — копт, принадлежащий к первой египетской православной церкви, основанной в 40-м году апостолом Марком. В их времена это было нелегко, но они сумели отстоять свою позицию, и я горжусь ими. Я тоже выйду замуж по любви, если когда-нибудь встречу мужчину своей мечты! Но пока этот гипотетический день не настал, я наслаждаюсь свободой девчонки-сорванца. Кстати, в штанах намного удобнее ездить на мотороллере или лошади!

Тетя кладет в мой рюкзак большой пакет, завернутый в фольгу. Это остатки сладостей, до которых не успели дотянуться жадные лапы клиенток, объясняет тетя. Но я-то знаю, что по четвергам она всегда готовит свои «сладкие поцелуи» в астрономических количествах, чтобы ее племянница немного поправилась. Я крепко обнимаю тетю, которая напоминает мне про осторожность на дороге, и иду на задний двор, чтобы сесть на свой старенький и довольно ненадежный мотороллер. Да, с ним тоже повозился Джон, доказав, что он такой же хороший механик, как и компьютерщик, но не будем больше о нем!

- 2 -

Проскользнув между мусорными баками и миновав ворота, я выезжаю на дорогу, где меня окружает привычная суета, запахи и шум города. Добро пожаловать на улицы Каира, где царит неописуемое сочетание оживления и медлительности. Я с трудом объезжаю прохожих, многие из которых хотят успеть поглазеть на витрины, пока не наступит вечер и не прозвучит призыв имама к молитве. Плотная и разношерстная толпа, в которой смешалась традиционная и западная одежда. Мой взгляд блуждает по витринам с дешевыми товарами, расположенным рядом с современными бутиками на западный манер. Я улавливаю аппетитные запахи, исходящие от прилавков, на которых продают фалафель —

жаренные во фритюре шарики из нута, сбрызнутые чесночным соусом, соком лимона и кунжутной пастой. Я проезжаю мимо ахуа — кафе, куда мужчины приходят покурить кальян и поиграть в нарды, энергично стуча шашками по доске. Тротуары загромождены киосками с видеокассетами, CD- и DVD-дисками, подделками известных американских и европейских брендов; здесь толпятся торговцы рыбой, пряностями и жестяными кухонными принадлежностями. Я едва успеваю увернуться от торговца, вылившего ведро воды перед своим окном, чтобы увлажнить пыль. Чистильщик обуви, сидящий на корточках рядом, возмущается грязными брызгами на его рабочем месте; теперь ему придется начинать все сначала. Но в самый разгар ссоры между двумя мужчинами торговца зовет покупатель. На его лице вновь появляется сладкая улыбка, и он моментально забывает про недавний инцидент. Наконец, я доезжаю до дороги, где общественное такси сигналит, как сумасшедшее, пытаясь сдвинуть телегу, запряженную ослом, которая перегородила дорогу. Я петляю изо всех сил и чудом избегаю столкновения с грузовиком, изрыгающим черный дизельный дым, потом попадаю в пробку на перекрестке, где собрались автомобили всех мыслимых возрастов, и, наконец, выбираюсь на более широкую улицу, где можно набрать скорость.

О нет, движение совсем замедлилось, и машины выглядят, как стая мух, застрявших в открытом кувшине с медом. Сколько бы ни жестикулировал и ни свистел полицейский, ничего не попишешь: вечер четверга в Каире — это сущий кошмар на дорогах. Ну ладно, я поеду другим путем, хоть это и более опасно, — через площадь Тахрир, знаменитую площадь Освобождения, про которую так много говорили после египетской революции 2011 года…

Революция здорово встряхнула меня, как и многих других молодых людей моего поколения. Мне было всего 14 лет, когда я почувствовала этот ветер свободы, который заставил трепетать наши сердца, зажег наши умы и

привел к кровавым столкновениям, закручиванию гаек и жестокости с обеих сторон. Горькие воспоминания о «возврате к нормальной жизни» научили нас быть осторожными. Разве лезть на рожон — это лучший способ добиться того, чтобы твой голос услышали? Мы стали слушать радио и общаться в социальных сетях и, несмотря на разочарование, у нас все еще есть надежда изменить этот мир к лучшему.

— Ну же! Двигайся, придурок!

Задумавшись, я не заметила, что поток машин снова начал двигаться — медленно, как теплая карамель. Нетерпеливое гудение и агрессивные жесты, сопровождающие гневные тирады водителей, заставляют меня

пошевелиться, и я начинаю петлять между рядами машин. Я объезжаю дорогу по закоулкам вдоль каналов Нила, под балконами с цветочными горшками, где запах ила и рыбы соревнуется с ароматами роз и жасмина. Но здесь хотя бы не так сильно чувствуются выхлопные газы. Я снова выезжаю на основную дорогу, ведущую на юго-восток города. Я немного отклонюсь на север и поеду по дороге к Александрии. Каждый раз, когда я еду в Александрию, я словно участвую в мото-джимхане. Скоро я присоединюсь к команде Жан-Ива Эмперера, знаменитого французского археолога, возглавляющего раскопки прямо в центре города. Помимо потрясающих подводных открытий, сделанных на месте древнего маяка и многое рассказавших о временах династии Птолемеев, Александрия скрывает множество других секретов. Руины древнего города погребены под современными постройками, поэтому раскопки можно проводить, только когда будут снесены старые здания и построены или отремонтированы новые дороги и мосты. Может быть, однажды мы найдем могилу Александра Македонского???

Здесь, в Александрии, в 283 году до н. э., прямо перед смертью великого завоевателя, его генерал Птолемей, который впоследствии стал родоначальником династии фараонов, завершившейся со смертью известной своим горячим нравом царицы Клеопатры в 30 году н. э., построил гробницу Александра Македонского. Птолемей приказал перевезти его мумифицированные останки из Мемфиса, чтобы они покоились в месте, достойном славы великого завоевателя. Однако из-за войн, пожаров, разрушительных землетрясений, жадности грабителей могил и беспринципности охотников за сокровищами, очарованных Египтом, никто до сих пор не нашел эту знаменитую гробницу. А что если найти ее суждено мне?

Ладно, хватит витать в облаках. Поскольку я всего лишь стажер и мне невероятно повезло, что меня приняли в последний этап раскопок, то более чем вероятно, что я буду долгие часы проводить на четвереньках, просеивая пыль в надежде найти фрагмент глиняной посуды или куриную кость, обглоданную древними египтянами. Археология требует не только увлеченности, но и терпения, поэтому начинать приходится с собирания ненужного на первый взгляд окаменелого мусора!

Проехав мимо ряда обветшалых зданий и свернув за угол, я вижу перед собой плато Гиза с возвышающимися над ним монументальными пирамидами. Хеопс, Хефрен и Микерин,

величественные гробницы царей, цариц и знаменитых людей эпохи фараонов, не говоря уж о легендарном Сфинксе — все эти сохранившиеся памятники египетской цивилизации, которая существовала 4500 лет назад. И хотя я знаю все это наизусть, по спине пробегает холодок. Именно в тот момент, когда я увидела их в первый раз, я захотела стать археологом.

В детстве я воображала себя Говардом Картером, который открыл гробницу Тутанхамона и его несметные сокровища в Долине Царей в начале XX века. А уж как громко кричали мои родители, когда обнаружили перекопанный огород и стены, исписанные неуклюжими и плохо отмывающимися иероглифами…

Туристы со всего мира толпятся вокруг пирамид — они ведь пока не могут восхититься моими будущими открытиями. На парковке не протолкнуться из-за бесчисленных автобусов, из которых вываливаются толпы людей, осаждаемые продавцами сувениров. Я знаю, как важен туризм для экономики моей страны, но иногда я мечтаю об улицах, на которых будет пусто. Наконец я добираюсь до Пустынного шоссе — дороги, соединяющей Каир и Александрию, — и осторожно, поскольку другие водители не меньше меня хотят насладиться выходными, жму на газ…

- 3 -

Пустынное шоссе… Уж каким-каким, а пустынным его точно не назовешь! Скоро наступит ночь, и я усиленно моргаю, чтобы прогнать усталость, вызванную ярким светом фар, который, по всей видимости, регулируется египетскими правилами дорожного движения. Я проехала уже почти 100 километров, а поток транспорта остается таким же плотным в обоих направлениях. Жители Каира отправляются на выходные на пляж, а автобусы везут туристов в столицу. В Египте туристы, в основном, обретаются в долине Нила, между Абу-Симбелом, Луксором, Каиром и Александрией, чтобы посмотреть пирамиды, храмы, гробницы и все то, что осталось от фараонов. Некоторые предпочитают заниматься

дайвингом на Красном море или совершают восхождение на таинственную гору Синай. Однако 94% территории занимают пустыни: Ливийская на западе и Аравийская на востоке. И они таят в себе еще много сокровищ. О нет, только не очередная пробка! С меня довольно виляния между выхлопными трубами с их тошнотворным запахом и мусором, который выбрасывают на дорогу водители. Я поеду по маленьким улочкам Вади-Натрун вдоль трассы, а потом выеду на нее обратно. Хоть эти дороги не такие хорошие, зато я буду двигаться!

После нескольких сомнительных маневров на мотороллере я выезжаю на узкую дорогу, ведущую на северо-запад, к скалистым вершинам, пересекающим дюны, как

выступы на спине мертвых динозавров. Здесь мало машин, поэтому я, свободно вздохнув, немного ускоряюсь. Но все же не стоит ехать слишком быстро, потому что здесь в любой момент можно наткнуться на стадо козлов, которое внезапно решило перейти дорогу. К тому же в этом асфальте, старом, как сам Ирод, вполне может обнаружиться пара-тройка ям. За любым поворотом может ожидать груда обвалившихся камней, перегородивших дорогу. Или навстречу мне выбежит какая-нибудь овчарка… ох уж, эти тихие дороги! Я улыбаюсь, глядя на фары автомобилей, стоящих на шоссе вдали, и немного прибавляю скорость, чтобы поддразнить их, но вдруг двигатель мотороллера начинает барахлить. О нет, Джон, надеюсь, я не влипну из-за твоей помощи! Меня чуть не перебрасывает через руль. Только я начинаю приходить в себя, как оглушительный гудок заставляет меня прижаться к обочине. Меня чуть не сбивает грузовик-пикап с арбузами, несущийся мне навстречу с поломанными фарами и разгневанно сигналящий изо всех сил. Дальше все происходит, как в замедленной съемке в каком-нибудь фильме ужасов. Я отъезжаю к краю дороги, пока двигатель еще фыркает; наконец он издает последний громкий хлопок и окончательно глохнет, а фары мотороллера гаснут. Я опускаю ноги на землю и торможу изо всех сил, чтобы вес мотороллера не унес меня в пропасть, которая, как я понимаю, находится прямо подо мной. Но все напрасно: колеса мотороллера скользят и неизбежно тянут меня вниз. Я инстинктивно спрыгиваю, мотороллер падает, а я продолжаю катиться вниз, переворачиваясь много раз, пока не теряю сознание…

Я просыпаюсь от холода. Я вздыхаю и пытаюсь натянуть одеяло, но вокруг меня все какое-то твердое и неудобное. Где я? Я резко сажусь, вспоминая подробности моей аварии. Кроме боли в коленке, все остальное вроде цело; рюкзак на спине смягчил мое падение. Я неуклюже снимаю рюкзак и шлем и осматриваю то место, куда я попала. Этот скалистый выступ, поросший колючими кустарниками, не дал мне провалиться в пропасть. Над моей головой высится 5-метровая скала, на которой в лунном свете танцуют призрачные тени. Так я точно не выберусь. Спуск вниз намного более пологий. Если мне нужно будет двигаться, я буду спускаться вниз. Думаю, не стоит даже и мечтать о том, чтобы собрать из кучи сломанных деталей, которые валяются внизу, мой мотороллер.

Но я все же жива и мне нужно предупредить команду на раскопках о том, что я… немного задерживаюсь и присоединюсь к ним… черт, я даже не знаю, который час, кроме того, что сейчас ночь. Ну, я присоединюсь к ним как можно быстрее. Я открываю рюкзак, чтобы достать мобильный телефон. Ой. Рюкзак смягчил мое падение, а вот его содержимое серьезно пострадало. Бутылка с водой лопнула, а «сладкие поцелуи» превратились в липкую массу из крошек и фольги, в которой также попадаются осколки стекла, пластика и электронные детали. Я вытаскиваю из телефона SIM-карту, вытираю ее о футболку и засовываю в карман джинсов. Похоже, придется обходиться без телефона. Добро пожаловать в доисторические времена! Я продолжаю рыться в рюкзаке. Ага! Мой фонарик все еще работает. Отлично! А вот запасная одежда мне вряд ли пригодится. Блокнот тоже весь липкий и маслянистый, но вдруг меня осеняет, я достаю шариковую ручку и пишу… не последнюю волю и завещание, а напоминание о том, кто я такая и кого следует уведомить, если меня не найдут живой. Хотя да, это что-то вроде последней воли и завещания. Черт побери, я не всегда такая мрачная! Со мной все будет в порядке. Я решаю оставить рюкзак и шлем рядом с блокнотом, так чтобы их было хорошо видно. Я собираюсь найти способ вернуться на дорогу и добраться до Александрии автостопом, даже если мне придется ехать на телеге, запряженной ослом!

В холодном свете луны я осторожно спускаюсь по скалистому склону, стараясь не наступать на растительность и камни, катящиеся из-под ног. Нужно стараться экономить батарейки в фонарике. Теперь я нахожусь в центре какого-то каньона, древнего русла высохшей реки, и очень надеюсь, что я куда-нибудь приду. Я останавливаюсь и прислушиваюсь: мне кажется, я слышу эхо вдали, тихое, как шепот. Если здесь есть люди, они покажут мне, как выйти на главную дорогу. Подталкиваемая этой мыслью, я спешу вперед. Но чем ближе я подхожу к источнику шепота, тем меньше я верю, что это человек. Звук больше похож на слабое журчание ручья, особенно по мере того, как пустынная растительность, жадно впитывающая малейшие капли воды, становится гуще. По крайней мере, мне удастся попить. Я раздвигаю ветки акации и застываю на месте. Мне показалось, что сквозь листву просвечивает что-то белое. Мое сердце бешено стучит, я щурюсь и пытаюсь разглядеть эту странную фигуру так, чтобы меня не заметили.

Может быть, это джелаба, традиционная египетская туника без воротника и пояса? Если так, то что может делать ее обладатель в этом диком месте среди ночи? Нет, это что-то более длинное, стоящее неподвижно, знающее о моем присутствии и готовое рвануть с места в любой момент. Так и есть: белая фигура вдруг дергается и панически уносится в кусты. Я слышу, как по каменистой почве цокают копыта, этот звук удаляется и затихает. Это белая лошадь! Несмотря на страх и непонятную ситуацию, в которой я оказалась в этом заброшенном каньоне, мое сердце наполняет радость от встречи с лошадью. В моей голове только одна мысль: я должна ее найти!

- 4 -

Да, я должна найти ЕЕ, эту дикую кобылу, неуловимую, как луна. Я медленно иду по каньону, раздвигая густо растущий тростник, камыши и ветви гребенщика. Чтобы подбодрить себя и сообщить лошади о моем присутствии, я напеваю египетскую колыбельную, хотя и помню только мелодию, а не слова. Я придумываю успокоительный текст, чтобы кобыла меня не боялась. Может, сработает?

Но она решила поиграть в прятки. Каждый раз, когда я подхожу ближе, мускулы под ее шкурой начинают дрожать, и она уходит, но я вижу, что она внимательно за мной следит. Что победит, любопытство или страх? Все еще напевая, я подхожу ближе и на этот раз оказываюсь в

трех метрах от нее. Под невероятно густой челкой в ее больших черных глазах отражается лунный свет, ее ноздри раздуваются, а уши нерешительно вращаются, как флюгеры на ветру. Я инстинктивно замираю, чтобы не испортить этот волшебный момент. Я продолжаю тихонько петь, восхищаясь изяществом кобылы, ее точеным профилем, высоко поднятым хвостом, сильными мускулами и длинной шелковистой гривой. Своим видом и достоинством она напоминает чистокровную арабскую лошадь — породу, которая так ценится в мире скачек. Amira, настоящая принцесса. Что она делает совсем одна в этом враждебном каньоне? Может, она убежала с племенной фермы? Может, с ней плохо обращались?

Дочь луны готова ринуться прочь при любом подозрительном движении или малейшем шорохе листьев, хотя время от времени она сгибает шею и опускает голову к земле. Если бы только у меня был кусочек сахара или яблоко, может быть, она бы подошла ближе. Медленно, не отрывая от нее глаз, я опускаю руку в задний карман джинсов. Как знать, может, там завалялась раздавленная турецкая сладость или пакетик сахара, случайно взятый в университете? Но этого движения достаточно, чтобы пробудить в лошади древний страх перед хищниками, и она снова убегает, прижав уши и отчаянно стуча копытами. Мне кажется, она уже не вернется, и мной овладевает печаль, как в детстве, когда приходится проснуться, не досмотрев чудесный сон.

Я тяжело вздыхаю, вытягиваю застывшие руки и ноги и пытаюсь вернуться к реальности, которая выглядит не столь заманчиво. Сейчас ночь, у меня нет ни средств связи, ни транспорта, я нахожусь где-то в скалистых предгорьях долины Вади-Натрун, которая так называется из-за высокого содержания карбоната натрия, известного своими антисептическими и впитывающими свойствами и применявшегося для мумификации в Древнем Египте. Сегодня он используется для производства стекла: кристаллы собирают дважды в год на берегах соленых озер, которые я едва различаю на дне долины. Я раздумываю, стоит ли мне идти к озерам за помощью, но если бы сейчас было время сбора карбоната натрия, я бы увидела свет в лагере сезонных рабочих, нанимаемых для этой трудной работы. А единственный свет, исходящий от озер, — это отражение света звезд. Так что мне придется либо карабкаться по горе и пытаться найти тропинку, либо идти дальше по долине и надеяться, что я найду выход. Поскольку скалолазание никогда не было моим коньком, я выбираю второй путь. Если однажды прошел ливень и затопил это русло, а река впадала в Нил и далее в Средиземное море, я тоже когда-нибудь доберусь до моря… Вперед!

Но я не могу идти дальше. Я умираю от жажды. Кажется, что я иду уже несколько часов и просто хожу кругами. Черт! Я спотыкаюсь в сотый раз и падаю лицом вниз, как жалкая булка хлеба, выпавшая из духовки. Не знаю, может быть, это результат аварии, но у меня такое чувство, будто плотина прорывается: меня захлестывают слезы отчаяния. Я уже готова остаться здесь, буду лежать на земле, плакать, пока не кончатся слезы, и умру. Я ругаюсь, зову на помощь сквозь слезы, выкрикиваю имена тети Вадихи, Джона и Amira, когда хруст веток поблизости вдруг вырывает меня из этого подавленного состояния, и я чувствую прилив адреналина. Сзади ко мне что-то приближается. Оно останавливается. Снова подходит и нюхает мою руку. Мой страх сменяется огромной радостью. Сквозь волосы, закрывающие мое лицо, я узнаю Amira, ту самую белую кобылу, я чувствую ее дыхание, она касается моей руки своей длинной гривой. Она подходит ближе, толкает меня кончиком носа и приглушенно ржет, словно пытается заставить меня проснуться и встать. Я вздрагиваю, и она отходит на несколько шагов. Как можно более осторожно я перекатываюсь на свою сторону и собираюсь встать, а лошадь беспокойно за мной наблюдает. Но она не убегает. Я шепотом разговариваю с ней и медленно встаю, чтобы не напугать. Но пока я иду к ней, она мотает головой и отходит на несколько шагов назад.

— Не уходи, Amira, пожалуйста!

Она долго смотрит на меня, не двигаясь, разворачивается и делает шаг вперед, потом еще один. Она поворачивает ко мне голову и стучит копытом. Думаю, она ждет меня и приглашает следовать за ней. Я повинуюсь. Она идет вперед, останавливается, чтобы подождать меня, и я стараюсь не отставать. Куда она меня ведет?

Немного погодя я снова слышу журчание воды, и этот звук меня дразнит. Я так хочу пить. Наверное, это иллюзия — ведь растительность сейчас такая сухая и скудная; листья не мягко ласкают кожу, как массаж с маслом после хаммама, а царапают ее, словно летучие

мыши… Я закрываю глаза и пытаюсь сосредоточиться на этом далеком журчащем звуке. Струйка воды, стекающая по стене, капля отскакивает за каплей, и звук становится глуше и глубже, напоминая бульканье. Amira проявляет нетерпение. Она топает копытами, призывая меня двигаться. Теперь она ведет меня по узкой канаве, извивающейся между скалами долины, к гигантскому гладкому валуну, окруженному кустами. Я недоуменно останавливаюсь. Как мне его обойти?

Amira нетерпеливо бьет копытами, разворачивается и заходит за мою спину, чтобы начать подталкивать меня головой. Я иду вперед по канаве и слышу, что звук журчащей воды нарастает. Я поворачиваюсь к Amira,

понимая, что она привела меня к источнику. Но она стоит далеко позади меня, я вижу, как она кивает головой, издает тихое ржание и убегает в противоположном направлении. Она словно говорит, что теперь я должна сама о себе позаботиться.

Я стою перед валуном, но так и не вижу источника. Я решаю подняться немного повыше и прикладываю ухо к стене, потому что здесь звук воды становится намного громче. Тяжело дыша, я пробираюсь через колючую изгородь, приближаюсь к стене и цепляюсь пальцами за трещину. Я встаю на цыпочки, чтобы прижать ухо к стене, но мои ноги скользят по мелким булыжникам, я падаю назад и приземляюсь на четвереньки на подстилку из жестких

корней, шипов и камней. Боль в коленке возвращается, к тому же начинают саднить ладони. Я ругаю себя за неуклюжесть и тянусь одной рукой к стене, чтобы встать. Однако моя рука не находит ничего, кроме пары колючих кустов, и я проваливаюсь в темноту…

- 5 -

Кажется, я попала в пещеру. Я не вижу, где она заканчивается. Пришло время включить фонарик. Я встаю на четвереньки и осторожно ползу по каменистому лазу, ведомая гипнотическим звуком невидимой воды. В висках стучит кровь, мои чувства обострились в ожидании и предвкушении чего-то нового. Что ждет меня в глубине этой пещеры? Гнездо ядовитых змей, стая пустынных рысей — каракалов, чья мать порвет меня в клочья своими клыками и когтями, чтобы защитить и накормить своих детей… или, может, мумия, украшенная амулетами, которая наложит на меня заклятье?

Я проползла на четвереньках около десяти метров, когда потолок,

нависавший все это время прямо над моей головой, вдруг стал выше. Я даже могу идти, немного пригнувшись. Стены пещеры такие толстые, что мне кажется, будто я нахожусь в холодильнике с температурой 5°. Здесь довольно холодно, и я начинаю дрожать в своей промокшей от пота одежде. Склон становится круче и приводит меня в нечто вроде грота, где я могу полностью выпрямиться. Я пыхчу, как старый бык, я похожа на высушенную мумию, а мои мышцы, кажется, вот-вот сведет спазм. Но, по крайней мере, мне пока не встретилось ничто неприятное. В свете фонарика я изучаю стены вокруг меня и вижу, что по скале справа медленно текут струйки воды, образуя на полу что-то вроде бассейна. Вода, переливающаяся через край, стекает через задний бортик бассейна, просачиваясь через камни там, где я не могу ее достать. Я встаю на колени, зачерпываю воду руками и пробую ее, надеясь, что она не слишком соленая из-за карбоната натрия и в ней нет каких-нибудь химических удобрений. Но это пресная вода, у которой нет подозрительного послевкусия, потому что камни послужили ей фильтром. Я жадно пью, мысленно благодаря чудесную белую лошадь, которая поняла, что мне нужно, и привела меня к этому источнику. Как бы я хотела снова ее увидеть!

Теперь, когда я напилась воды, можно пойти обратно и продолжить мой путь к цивилизации. Ой, под моими ногами только что проскользнуло что-то твердое, звякнув о камень. Похоже на кольцо, соединенное с другим… Это металлическая цепочка! Неужели в этой пещере до меня уже бывали люди?

Я неуклюже продвигаюсь вперед, следуя за цепочкой: я держу ее в руках, как четки, стараясь не пораниться о ржавые колючки. Конец цепочки закреплен в камне рядом с бассейном. Я разворачиваюсь и иду за цепочкой в другом направлении — интересно, куда она меня приведет? Бам! Конечно, в этих потемках, густых, как суп из нута, я не могла сообразить, что

нужно опять встать на четвереньки! Я потираю лоб и ложусь на пол, как змея, чтобы пролезть под внезапно возникшей аркой. Я осторожно двигаюсь вперед и вверх по наклонной плоскости, несколько раз поворачиваю и окончательно теряю ориентацию. Я оказываюсь в проходе, где снова можно выпрямиться. Я потягиваюсь, распрямляю спину и вдруг ударяюсь рукой о что-то позади меня. Я вижу кусок дерева, вставленный во что-то вроде металлического контейнера и прикрепленный к скале. Я нюхаю его и по горелому запаху догадываюсь, что это, видимо, факел. Я следую за цепочкой и изучаю пещеру дальше. Камни, камни и снова камни… но вот цепочка заканчивается, она опять прикована к стене. Я осматриваюсь. Камни, камни и опять камни… о, дерево! Дерево почти плоское, это вертикальная планка, а рядом с ней другие планки… может быть, это дверь?

Я ищу ручку, чтобы открыть эту таинственную дверь, но потом понимаю, что эти планки, похоже, ни к чему не прикреплены… возможно, они что-то скрывают? Я отодвигаю их как можно аккуратнее и обнаруживаю узкий каменистый коридор. Я осторожно вхожу. Коридор окружает меня со всех сторон, но я могу стоять не пригибаясь. Мне кажется, он даже больше тех проходов, по которым я шла сюда, и нет сомнений в том, что проложен он руками людей… У меня нет выбора, как только двигаться вперед, слыша лишь биение своего сердца…

Я ударяюсь пальцами ноги обо что-то, лежащее на пути. Какой-то плоский предмет. Чуть дальше и выше — еще один…

лестница, высеченная в камне. Я очень осторожно поднимаюсь по вполне обычным ступенькам, пока передо мной не оказывается… кажется, это вторая дверь. Я слегка толкаю ее, чтобы узнать, откроется ли она, но дерево так прогнило, что дверь тут же поддается, издав противный треск. С адским шумом на землю падают обломки досок и еще какие-то непонятные предметы. Мой нос забивает пропахшая плесенью пыль, и я, отчаянно чихая, в панике вынуждена снова спуститься на несколько ступеней вниз. Меня внезапно поражает ужасная мысль: неужели я только что совершила непростительный для археолога проступок? А что если я разбила деревянный саркофаг и уничтожила внутри него мумию? Я могла осквернить священное место и погубить крупное открытие!

Как только шум прекращается и предметы перестают падать, я пытаюсь успокоиться. Начинающий археолог внутри меня сходит с ума от мысли, что я обнаружу здесь одну или несколько мумий, окруженных невероятно ценными погребальными предметами. Я методично расчищаю проход вверх по ступенькам и, поднимаясь, рассматриваю то, что нахожу. Это вроде бы куски ткани, сложенной очень давно и распадающейся на волокна… Я откладываю их в сторону. Вот фрагменты какого-то керамического предмета, сделанного, скорее всего, из глины. Вот треснувший деревянный кубок. Пока что никаких костей, бинтов, каноп или амулетов. Вполне обыкновенные повседневные вещи. Кто-то явно жил здесь в прошлом. Ух ты! Что же за секреты откроются мне внутри?

- 6 -

Я чувствую себя Говардом Картером. Наступило 26 ноября 1922 года, и мне хочется кричать от отчаяния. После огромного количества неудачных раскопок, проведенных в Долине Царей, финальный этап запланированных работ завершился сегодня из-за недостатка средств. И вдруг какой-то феллах закричал так, словно был одержим Ша, ужасным демоном с головой шакала. Кирка крестьянина ударилась о каменный блок. Он опускается на колени, счищает с гладкого блока песок и обнаруживает под ним еще один блок… Это ступени, ведущие в нетронутое место вечного упокоения Тутанхамона, с его золотым саркофагом и сказочными сокровищами, целыми и невредимыми.

Хм-м… Сомневаюсь, что результаты моего «сказочного» открытия будут выставлены в Египетском музее в Каире, Метрополитен-музее в Нью-Йорке, Британском музее в Лондоне или Лувре в Париже. Судя по довольно спартанской обстановке этой крошечной пещеры, скорее всего, это убежище старика крестьянина или пастуха. Плетеный тростниковый матрац, рассыпающийся в пыль, деревянный табурет, развалившийся на части, когда я его толкнула, и глиняный кувшин, разбившийся, когда я случайно опрокинула его ногой. Я чувствую себя такой глупой! Я издаю вздох разочарования, тяжелый, как пирамида Хеопса, и ногой швыряю обломки табурета и кувшина в каменную стену. Я улыбаюсь при мысли о какой-нибудь новоявленной Индиане Лейле Джонс, которая однажды обнаружит эту пещеру. По крайней мере, она уже не споткнется об этот мусор!

Теперь мне не терпится покинуть эту пещеру. Когда я расскажу о своем незадачливом приключении сокурсникам и даже Джону, мы хорошенько посмеемся, попивая очень крепкий и очень сладкий черный чай. День, когда мое имя станет легендой (которая, как я надеюсь, превзойдет даже славу Александра Великого), точно не сегодня. Я вздыхаю и уже готова вернуться по ступенькам вниз, когда мое сердце внезапно подпрыгивает. Из глубокой тьмы появляется страшная змея. Ее изголодавшаяся голова вздымается над огромным туловищем. Я в ужасе кричу и отскакиваю вглубь пещеры. Я в ловушке!

С бешено стучащим сердцем я наблюдаю за тем, как змея

скользит по каменным ступенькам. Когда она заползет в пещеру, мне придется принять бой и убить ее до того, как она сможет меня укусить. Видя раздувшуюся шею в виде диска, я, к несчастью для себя, кажется, узнаю Naja haje — египетскую кобру. Она может достигать 2,5 метров в длину и обладает страшным нейротоксическим ядом. Если ей удастся впиться в меня клыками, сначала будут парализованы дыхательные мышцы, а потом…

Я не хочу умереть! Я осматриваю стены пещеры, освещая их фонариком, в поисках чего-нибудь, что поможет мне защититься или напасть на кобру. Я сомневаюсь, что смогу двигаться быстрее нее, тем более что у меня нет никакого оружия для нападения. Мне бы

пригодилась дубинка, но я не вижу здесь ничего такого. Взять бы тяжелое покрывало и накинуть на змею сверху, чтобы она ничего не видела, — тогда у меня было бы время спастись бегством вниз по лестнице. Но груда хлопкового тряпья явно не подойдет… Я с беспокойством осматриваю пещеру. Мне нужно побыстрее найти способ избавиться от этого чудовища!

Что-то пошевелилось, хотя, возможно, это была тень от каменных неровностей в углублении пещеры. Дрожа, я направляю туда фонарик. Если кобра приползла сюда со всем своим семейством, от прадеда до кучи двоюродных и троюродных братьев и сестер, то я действительно влипла!

Я делаю шаг назад, хватаю осколок разбитого мной кувшина и крепко сживаю его как кинжал. Я бормочу:

— З… З… Здесь есть кто-нибудь?

Ответа, конечно, нет. И на что я надеялась? Я так напугана, что в кои-то веки мне захотелось, чтобы прекрасный принц на белом коне возник из ниоткуда и одним ударом своей сабли снес голову кобре и ее семейству! Я еще сильнее сжимаю осколок кувшина и направляюсь к тени, танцующей на скале. Какой-то инстинкт — несомненно, суеверный — подсказывает мне пырнуть эту тень осколком на тот случай, если это что-то живое. Однако мой импровизированный кинжал входит не в

скалу, а в какую-то портьеру того же цвета. Вытаскивая осколок, я рву ее в клочья. Может быть, за этой занавеской спрятан выход?

Я скольжу взглядом в направлении лестницы, но кобры по-прежнему не видно. Я быстро откидываю в сторону изодранную портьеру и направляюсь к тому, что, как я надеюсь, окажется выходом, но обнаруженное там лишает меня дара речи. Земная помощь, если я двинусь дальше, мне явно не светит, но, возможно, если я не буду терять веру, есть надежда на помощь божественную. Ибо за занавеской скрыт один из самых невероятных храмов древнего Египта! Стены и свод пещеры покрыты раскрашенными барельефами, представляющими древних богов в

характерном виде: торс — в фас или в три четверти, голова и ноги — в профиль. В лучах божественного солнечного диска Ра я узнаю Гора, воплощение неба и солнца, с головой сокола; Анубиса, бога — покровителя мертвых, с головой шакала; Тота, бога луны и покровителя писцов, с головой ибиса, и многих других, изображенных в основном в сценах подношений… Прямо дух захватывает!

Один из богов особенно выделяется среди остальных множеством подношений: кувшинов с маслом, цветков лотоса, корзин с зерном, благовоний и так далее. Но этот бог изображен в виде прямо стоящей человеческой мумии, носящей шапочку и пектораль писца… Конечно же, это Птах, покровитель людей

искусства, а с ними и «санха», «творящего жизнь» — скульптора, создавшего это невероятно реалистичное произведение… Затем мое внимание привлекает женщина в короне, с прекрасным телом и лицом. Кого-то она мне напоминает… Я лихорадочно расшифровываю иероглифы, вырезанные вверху…

«Нефертити», что значит «прекрасная пришла»…

Я никак не могу унять дрожь в руках. Я не могу поверить в то, что я нашла. Неужели это картуш Нефертити, царицы легендарной красоты??? Я ищу изображение ее мужа Эхнатона — фараона, бок о бок с которым она правила более 3300 лет тому назад. Но на барельефах он отсутствует. Именно тогда я различаю под

ногами царицы маленькие иероглифы, означающие имя санха: Птахмос, «слуга Птаха»…

Голова у меня идет кругом от мыслей о невероятной истории любви между скромным скульптором и самой недоступной из цариц, и тут внезапно свет от моего фонарика начинает подавать первые тревожные признаки затухания, возвращая меня в жестокую реальность. Я должна показать миру это историческое открытие. Я единственная, кто может это сделать. Но если я вдруг умру от укуса кобры? Я убираю теперь уже бесполезный фонарик, сую осколок кувшина в карман джинсов и срываю остатки занавески. Тяжело дыша, я иду во тьму по направлению к лестнице, готовая сначала лишить змею

способности видеть, а потом уже неистово ее колоть…

- 7 -

Сюрреалистический колеблющийся свет проникает через трещину в каменном своде, и один луч падает на морду неподвижной кобры… Она так и не сдвинулась с места! Я трясу головой, пытаясь прогнать головокружительное ощущение непонимания, которое переполняет меня при наблюдении за этим странным феноменом, происходящим прямо у меня на глазах. Словно в гипнозе, я смотрю, как медленно усиливающийся свет перемещается по телу змеи, становясь оранжевым, затем желтым, после чего исчезает, погружая очертания кобры в успокоительную полутьму. Ноги у меня внезапно подкашиваются, и я сажусь на ступеньки, охваченная страхом от того, что со мной произошло. Должно

быть, это свет нового дня, а змея оказалась раскрашенной гравюрой на каменной стене вдоль лестницы. Но как мог рисунок произвести такое реалистичное впечатление и заставить меня поверить в то, что кобра живая? Создавший ее художник, должно быть, заметил этот световой феномен и использовал его, чтобы передать тому, кто здесь пройдет, послание, но какое? И почему змея?

Я роняю портьеру и терракотовый осколок, ставшие теперь бесполезными, и медленно спускаюсь вниз по ступенькам к безобидной змее. В монотеистических религиях змея — это символ зла. Достаточно вспомнить о том, что случилось с Адамом и Евой, когда они поддались искушению змея… Но, согласно

другим верованиям, змеи олицетворяют бессмертие, бесконечность, скрытые силы, ведущие к созданию жизни… Для древних греков уроборос — змея, кусающая свой хвост, — был символом самооплодотворения и постоянного обновления. Что касается египтян, они почитали Урея, священную кобру, как покровителя фараонов. Равно как и земледельцев, поскольку змеи избавляли их от насекомых и мышей! Для меня это послание лежит ниже порога сознательного восприятия. Как мне его разгадать? Стоя перед коброй, уставившейся на меня своими зловещими глазами с зелеными и золотистыми прожилками, я снова вспоминаю одну египетскую легенду, сильно пугавшую меня в детстве. Это легенда об ужасном Апопе — злом змее, повелителе враждебных сил, восставших против мирового порядка…

Каждое утро огромный змей Апоп нападал на небесную ладью бога солнца Ра, надеясь помешать ему доплыть до места назначения. Исида применяла всю свою магию, чтобы лишить Апопа рассудка и сбить его с толку. Баст, кошка Ра, большим ножом резала его на куски. Сет пронзал его своим гарпуном. Защитники одерживали победу, и от змеиной крови горизонт окрашивался в красный цвет. Однако Апоп никогда не прекращал давать отпор. В полдень он выпивал всю воду в небесной реке, чтобы свита бога солнца прекращала движение. Но, к счастью, соратники Ра заставляли змея выплюнуть драгоценную влагу, а ночью его кровь снова заливала горизонт на западе.

Я считаю, что в этой легенде времен фараонов заключено глобальное послание. Если Апопа постоянно одолевают, но никогда не уничтожают полностью, то его существование должно быть неотъемлемой частью вселенной. Нам напоминают о хрупкости вселенского порядка, о том, что нужно стремиться к его сохранению, чтобы не дать силам хаоса победить. Что-то я начинаю философствовать. На меня это не похоже! В любом случае, представив себе, как Ра отправляет Апопа назад в царство теней, я успокаиваюсь и в бледном и тусклом свете, который теперь пробивается сквозь трещину в своде пещеры, вновь взбираюсь по ступенькам вверх, намереваясь привести все в убежище в прежний вид. Не из маниакальной любви к порядку, которую я, например, демонстрирую, когда до блеска вычищаю все в салоне красоты тети Вадихи после его закрытия, а из уважения к археологическим принципам. Когда мои «боссы» явятся в найденную мной пещеру, все должно быть как можно ближе к первоначальному виду — так, как было, когда я впервые сюда вошла. Я постараюсь повесить портьеру на место.

Помнится, когда я сорвала ее, на землю посыпались какие-то камни. Тогда я думала только о кобре, а не о том, как буду вешать занавеску назад. Я внимательнее присматриваюсь к продолжающему висеть куску, чтобы понять, как же эту портьеру сюда приладили. Одновременно я провожу рукой по фронтону входной арки и остаткам ткани, свисающим с него. Похоже, в скале был вырезан желобок, и пока над ним держали край занавески, внутрь молотком были вбиты клинья, сделанные из камня и дерева. Постойте-ка, под портьерой, там, где кончается арка, есть какое-то углубление… Скользнув рукой под портьеру, я обнаруживаю что-то наподобие алькова, вырубленного в скале. Если мне повезет, я найду три инструмента, которые использовали санхи: деревянный молоток, медное долото и шлифовальный камень. Я встаю на цыпочки и ощупываю альков внутри. Я что-то нахожу, но быстро понимаю, что с помощью этого ваять скульптуры у меня не получится. Меня охватывает разочарование, но из любопытства я все-таки вытаскиваю предмет из ниши. Ух ты! Это свернутые вместе в трубочку пергаментные или папирусные свитки со слегка порванными краями.

Я прекрасно осознаю, что с таким материалом нельзя обращаться без серьезных мер предосторожности, включающих предварительное смачивание и разглаживание, но я слишком взволнована и поэтому сразу же начинаю разворачивать хрустящие листы. Первые выцветшие буквы похожи на греческий — скорее всего, древнегреческий. Вот черт, что же я изучала только иероглифы, а про греческий язык-то и забыла? Ладно, неважно, пусть этим займутся эксперты. Я неохотно кладу свитки обратно в нишу, подгибаю портьеру у основания арки и покидаю пещеру, взглянув в последний раз на бога солнца Ра и надеясь, что он осветит мне дорогу.

Я возвращаюсь тем же путем, что и пришла: сначала стоя, затем опустившись на четвереньки и наконец ползком по-змеиному, словно подражая в обратном порядке превращению новорожденного младенца в ребенка постарше, а потом и во взрослого…

Когда я наконец покидаю эту череду проходов и пещер и могу снова встать прямо, меня победно приветствует рассвет. Я делаю глубокий вдох и радостно наблюдаю пробуждение природы. После передвижения в гнетущей темноте я наслаждаюсь всеми цветами долины — оттенками песка, охры, камней и листвы. Посмотрев вверх, я различаю несколько горных гребней на фоне восходящего солнца. Хватит ли у

меня сил взобраться так высоко, чтобы осмотреться вокруг и хотя бы понять, где я нахожусь? Мне нужно найти дорогу, проходящую мимо еще действующих коптских монастырей. Как только я там окажусь, я найду способ связаться с моей археологической группой в Александрии. Они, должно быть, беспокоятся, не зная, что случилось с их практиканткой. Я также поставлю в известность о том, что я нашла, университет и своего преподавателя археологии. Они, конечно, знают, с какой национальной службой древностей мне нужно поговорить, чтобы открыть местонахождение этого исторического объекта и обеспечить его защиту. И я попрошу Джона заехать за мной на своей старой «Симке». А еще, возможно, добрые монахи меня покормят!

- 8 -

Я начинаю медленно подниматься вверх, и тут каменную тишину гор, в которую до сих пор вплетался лишь тихий треск и жужжание насекомых, нарушает ржание. Я замираю на месте и осматриваюсь вокруг в поисках белой тени, но акации и обнаженные горные породы мешают мне что-либо увидеть. Я вновь запеваю свою колыбельную, надеясь, что смогу подозвать к себе лошадь, и вскоре раздается еще одно ржание. Я направляюсь к его источнику, следя за тем, чтобы камни под ногами не двигались, а растительность не шуршала слишком громко. Мое терпение вознаграждается, когда я нахожу лошадь на поляне, за скрывающим ее наполовину валуном. Она словно ждала мне, словно знала, что я

приду, о Amira, моя принцесса! Вздрогнув, она делает несколько шагов в сторону, и тут я замечаю, что она хромает на левую заднюю ногу. Я решаю не двигаться, чтобы дать ей время приобрести уверенность. Она колеблется, поворачивается, отходит немного назад, но напеваемая мной мелодия подзывает ее подойти ближе, сантиметр за сантиметром. Я закрываю глаза. Теперь она совсем близко от меня. Ее дыхание щекочет ладонь моей протянутой руки. Я чувствую волоски на кончике ее носа, когда она меня обнюхивает. Она делает шаг назад, потом снова подходит ближе. Ай! Она жует мои волосы, уничтожая то, что еще осталось от моей прически в виде пучка, а я пытаюсь не двигаться, чувствуя, как она дышит мне в шею. Кажется, она слизывает сладкий сироп, приклеившийся к моей футболке, и я стараюсь не шевелиться, хотя мне и щекотно. Я потихоньку открываю глаза и встречаюсь с ней взглядом. Я вижу, что она изучает меня с любопытством. Я медленно подношу руку к ее шее и нежно поглаживаю. Она дрожит, но не убегает. Чувствуя себя смелее, я глажу ей щеку, лоб, кончик носа. Она немного сгибает шею и вдруг в нетерпении легонько бодает меня головой, а потом отступает на шаг назад и смотрит на меня краем глаза, вытянув голову к небу.

— Я не сделаю тебе больно, Amira, лунная принцесса, — говорю я, снова протягивая к ней руку. — Иди сюда.

Я продолжаю напевать мелодию, и спустя мгновение она трясет головой, снова подходит ко мне и позволяет ее погладить.

— Вот так, хорошая лошадка, — проговариваю я, гладя ей шею.

Я тихонько провожу пальцами по ее спине и бокам, одна из рук остается у нее на крупе, а другая скользит вниз по ее левой задней ноге, которая почти не опирается копытом о землю. Я не нахожу никакой раны или опухоли, пока не касаюсь щетки над копытом, из-за чего Amira резко сгибает ногу и

отстраняется от меня, вновь проявляя осторожность. Я опять начинаю ее успокаивать, она возвращается, и я несколько раз упрашиваю ее, пока она не сгибает ногу в колене и не позволяет мне подержать бабку и поднять копыто. После нескольких попыток она соглашается положить свою бабку мне в руку. Кажется, ее никогда не подковывали. Я замечаю острый камень, застрявший у нее в подошве, прямо в стрелке. Я осторожно вытаскиваю его. От неожиданности лошадь вырывается, а я выпускаю из рук ее копыто. Она убегает прочь и носится галопом по кругу, пока не замедляется до рыси, удивленная, что перестала хромать. Она возвращается и снова дышит мне в шею, а я глажу ей спину, довольная тем, что смогла помочь. Затем она снова отбегает, пускается рысью к деревьям и оборачивается ко мне, словно приглашая следовать за собой. Она идет дальше, время от времени ожидая меня, пока мы не покидаем участок с деревьями и камнями, который, видимо, является ее территорией. Затем она заходит мне за спину и начинает толкать, заставляя двигаться вперед. Пройдя через заросли гребенщика, я оказываюсь на краю песчаной пустыни, усеянной маленькими камнями. Когда я уговариваю лошадь продолжить путь вместе со мной, она вскидывает голову и отступает назад. Внезапно она становится на дыбы, словно прощаясь, а затем уносится рысью прочь, возвращаясь на свою территорию. С тяжелым сердцем я смотрю, как она скачет, пока не исчезает из виду. Я тяжело вздыхаю, пытаясь понять, зачем она завела меня так далеко, а потом взяла и бросила. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на панораму, открывающуюся передо мной, и вскрикиваю от удивления, так как вижу далеко в пустыне следы человеческого обитания. Должно быть, это долина монастырей!

Я вспоминаю, как дядя Марун, муж тети Вадихи, рассказывал мне о коптских монастырях в этой долине. Тысячи христиан, спасаясь от преследований римлян в третьем и четвертом веке, искали здесь убежище. По пути туда, где сейчас находится Каир, в Вади-Натрун также побывали Мария и Иосиф с младенцем Иисусом, спасшиеся бегством от солдат царя Ирода. Долина стала местом зарождения христианского монашества, и изгнанники, выживавшие за счет скудных запасов, которые могли предложить им несколько соседних оазисов, обитали в пещерах, во множестве раскиданных по пустыне. Впоследствии они построили монастыри, чтобы тайком практиковать свою религию. Эти монастыри каким-то образом выдержали и вторжения различных захватчиков, и великую чуму XIV века. Сегодня действующими остаются только четверо из них, где живут почти 200 монахов, следующих по стопам ветхозаветных отшельников и приходящих в пустыню для молитвы и медитации… С востока на запад находятся монастырь Макария Великого (Абу-Макар), монастырь Святого Псоя (Анба-Бишой), Сирийский монастырь (Дейр аль-Сурьяни) и Римский монастырь (Дейр аль-Барамус). Они расположены в нескольких километрах друг от друга, но каждый монастырь является самодостаточным и скрывается за укрепленными стенами, которые защищали их от бедуинских нападений в Средние века.

Я иду по песку цвета охры, перемежающегося камнями, пересекая пустыню, которая отделяет меня от ближайшего монастыря. Затем я приближаюсь к какой-то деревушке, где могу разглядеть сады и строения из сырцового кирпича. Я иду по узким улицам, которые вскоре приводят меня ко входу в монастырь, где царит полная тишина. Я колеблюсь какое-то мгновение, а потом прохожу дальше по пустынному двору, усаженному пальмами. Почему здесь нет признаков жизни? Постойте. Если я правильно помню, то когда монахи не участвуют в чисто религиозных занятиях, они проводят время в работе — плетут циновки и корзины, выжимают оливковое масло, выращивают овощи в огороде и выполняют другие обязанности, — разве не так? Возможно, они сейчас все молятся, а я пришла не вовремя. Но я должна найти кого-нибудь, кто мне поможет!

Я прохожу дальше по двору. Замечаю пять часовен. Одно из этих строений особенно привлекает мое внимание, и я направляюсь к нему. Я поражена простой красотой его архитектуры, всеми этими арками и круглыми куполами, которые отличаются скромной высотой, какой-то мягкостью во внешнем виде и цветом, как у песка в пустыне. Я прохожу сквозь открытую деревянную дверь и оказываюсь в мягком сумраке, пронзаемом лучами света, которые проникают сквозь маленькие щели в стенах и куполах. Я восхищаюсь круглыми стенами и потолками, украшенными фресками на религиозную тему. Я не религиозный человек, но и меня ошеломляет мощное духовное начало, исходящее от этого места…

Затем я замечаю возле входа пару мужских сандалий, покрытых пылью. Из уважения к тому, что, как я полагаю, является местным обычаем, я тоже снимаю обувь и медленно иду в дальнюю часть церкви, по направлению к клиросу. Именно тогда я замечаю фигуру в черном, лежащую на земле, рядом с большим каменным алтарем. Должно быть, это монах, которому принадлежат сандалии. Он распростерся на холодном полу на манер первых христиан. Я не могу избавиться от мысли, что такая поза для молитвы очень похожа на практикуемую мусульманами. Я не осмеливаюсь его беспокоить, поэтому стою в нескольких метрах, ожидая, пока он встанет. В этот момент мой пустой желудок решает издать противное бурчанье, нарушив тем самым тишину в церкви и испугав бедного монаха, простертого ниц. Мне так стыдно, что я даже не знаю, что делать дальше!

— И… Извините меня, абуна, я не хотела вас беспокоить…

Монах распрямляется, встает, крестится перед большим коптским крестом и иконами на алтаре и только потом медленно поворачивается ко мне. Из-за того, что у него длинная черная ряса и густая черная борода, в этой темноте видны только его зеленые горящие глаза под кустистыми бровями.

— Посещения монастыря Анба-Бишой во время Великого поста запрещены. Разве вы не видели надпись у входа?

Я чувствую себя так неловко, словно меня в классе спросили урок, который я не выучила… Я пытаюсь сдержать поток слез и бормочу:

— Просто… я…

Монах качает головой и направляется к выходу.

— Я выведу вас отсюда. Подождите до конца Великого поста, потом можете посетить нас снова.

— Но, святой отец, абуна, я попала в аварию на мотороллере, долго шла пешком, не спала, нашла пещеру с иероглифами и изображениями египетских богов, должно быть, невероятно старую, там еще есть древние рукописи, мне нужно позвонить в университет, а я разбила телефон!

Услышав мои слова, монах застывает, оборачивается и пронзает меня взглядом своих странных зеленых глаз с золотыми прожилками.

— Вы никому об этом не рассказывали?

Я мотаю головой, мой желудок снова бурчит, а ноги вот-вот подкосятся. Монах подходит ко мне, с явной неохотой берет меня за локоть и помогает идти.

— Меня зовут брат Захария. Я отведу вас в трапезную, где вы сможете поесть. Телефонов здесь нет. Вы расскажете мне, что вы нашли. Мне и только мне.

Я позволяю ему меня вести. Я слишком слаба, чтобы думать. И слишком слаба, чтобы прогнать от себя образ угрожающих глаз змеи, которые превратились в глаза брата Захарии…

- 9 -

Я удивляюсь, что по пути в трапезную мы не встретили ни одного монаха, на что получаю объяснение, произнесенное поучительным и почти презрительным тоном.

— Мои братья в своих кельях. Великий пост — это долгий путь аскетизма и молитвы перед Пасхой, в которую мы ликуем и торжествуем, радуясь воскресению… Пост, длящийся сорок дней, очищает нас, облегчает наше бремя и помогает нам сосредоточиться на самом важном.

Он, конечно же, не заставит чувствовать меня виноватой, когда я стану объедаться у него на глазах! К счастью, монах оставляет меня одну за столом, под сводчатой крышей довольно

аскетической монастырской трапезной, с тарелкой, стаканом и кувшином воды. Я жадно поглощаю ломоть хлеба, сыр из козьего молока и финики, щедро предложенные мне братом Захарией. Ох, как же хорошо! Теперь мне, наверно, нужно вздремнуть. Однако тут он появляется снова, с большим мешком из козьей шкуры и палкой для ходьбы под мышкой, и я понимаю, что поспать мне пока не удастся…

Что-то мешает мне протестовать — то ли магнетический взгляд брата Захарии, то ли ощущение жесткой власти, исходящее от него, то ли мое чувство благодарности за то, что он меня накормил. У меня нет желания возвращаться к пещере, обнаруженной мной, но я чувствую, что у меня нет выбора.

Я утешаю себя словами: чем быстрее это закончится, тем скорее я покину это место…

Путь кажется бесконечным, и я все время боюсь заблудиться… Я чувствую непроницаемый взгляд брата Захарии, сверлящий мне затылок, и стараюсь изо всех сил избавиться от той тревоги, которая во мне возникает. Я нахожу то, что кажется мне вади, высохшим руслом реки, и иду по нему, отодвигая в сторону ветки и кусты. Но тут я спотыкаюсь и, съехав вниз на заднице, оказываюсь в маленькой рощице. Передо мной, словно привидение, появляется лунная принцесса. Меня накрывают волны счастья: я могла бы остаться здесь и смотреть на это великолепное существо часами. Однако меня грубо

хватают рукой, заставляя подняться. Лошадь прижимает уши и угрожающе приближается к монаху, словно собираясь меня защитить. Брат Захария поднимает палку, бьет ею по веткам между собой и лошадью и кричит:

— Уходи! Убирайся отсюда!

Поскольку она вроде бы не желает подчиняться, он быстро нагибается, поднимает камень и швыряет его со всей силы в лошадь, которая жалобно ржет от боли и убегает. Обезумев от ярости, я поднимаюсь на ноги перед монахом.

— Эй! Оставьте ее в покое, она ничего не сделала! Вы что, хотите побить ее камнями, как какой-нибудь варвар?

От ненависти, которую я вижу в глазах монаха, кровь стынет у меня в жилах. Но спустя долю секунды он умудряется придать лицу почти добродушное выражение.

— Эта бродячая лошадь топчет урожай, который мы с таким трудом выращиваем. Я обязан ее прогонять. Давайте, нам надо идти дальше.

Я сдерживаю свой гнев и поспешно иду дальше вдоль вади. Мы оказываемся перед входом в раскрашенную рисунками пещеру. Брат Захария кладет свой мешок на землю и вытаскивает оттуда большой фонарик. Прежде чем он его закрывает, я успеваю заметить там нечто вроде большой рации, что вводит меня в ступор. Может быть,

это мобильный телефон? Если мне не начинает мерещиться, то монах мог бы хотя бы предложить мне воспользоваться этим устройством, чтобы рассказать моей семье о случившемся. Правда, мои родители сейчас празднуют двадцатую годовщину свадьбы на Гавайях и вряд ли смогли бы приехать за мной, но ему-то это знать необязательно. Так ведь делать нельзя! Я не могу в это поверить! Но я не успеваю ничего ему сказать, поскольку он уже нырнул в проход…

Я следую за ним, вновь приходится ползти, но теперь делать это уже легче, ведь путь нам освещает мощный луч фонарика брата Захарии. И вот мы стоим перед высеченной в камне лестницей. Монах вынимает из мешка латексные

перчатки и говорит мне подождать здесь, пока он исследует пещеру. Я расстроена, что не смогу снова восхититься фресками, но спорить с этим человеком я не могу. Пока он ищет то, что я видела, на основании тех сведений, которые он успел выудить из меня по пути сюда, я смотрю на раскрашенную кобру и, кажется, целую вечность предаюсь негодованию… Затем чисто из любопытства глажу рукой раскрашенную чешую. Краска слегка потрескалась, из-за чего на кончиках пальцев остается очень слабый след от пигмента. Я подробно рассматриваю это произведение искусства, в котором каждая чешуя тщательно разрисована. Я вижу, насколько это тонкая резьба и что естественная форма камня лишь усиливает трехмерный эффект. Вздутая ребристая шея. Искусно вырезанные клыки. Мои пальцы приближаются к глазам, которые так похожи на глаза монаха. Кончиками пальцев я чувствую под зрачком кобры какой-то другой материал. Я тру немного сильнее, краска отслаивается, а под ней обнаруживается что-то вроде твердой пластинки. Дрожа, я ногтем соскребаю остатки краски и обнаруживаю бронзовый треугольник с неровным основанием, как будто его отломали. Я вынимаю его ногтями и быстро сую в карман джинсов как раз тогда, когда на верху лестницы появляется свет фонарика. Брат Захария спускается вниз с явно расстроенным видом, качая головой и что-то бормоча.

— Хочешь спрятать что-нибудь — положи это на видное место… Что это может означать? Есть ли в этих документах ключ?

Даже не замечая меня, он кладет в свой мешок цифровой фотоаппарат, а потом и латексные перчатки… Словно мучимый тем, что он увидел, он идет к выходу, и у меня нет иного выбора, как следовать за ним.

Не произнося ни слова, он ведет меня назад через горы, пока мы не выходим на гудронную дорогу. Вскоре после этого он останавливает телегу, запряженную ослом. Возчик целует руку монаху, а тот благословляет его и просит довезти меня до пустынного шоссе, чтобы я могла добраться автостопом до Александрии.

— Би амрак, абуна (к вашим услугам, святой отец).

Брат Захария сжимает мне плечо с силой Геракла и вперяет в меня взор своих змеиных глаз.

— Пещера находится на территории монастыря. Я бы хотел, чтобы вы никому не говорили о ней, пока мы не помолимся и не исследуем это место еще раз. Оставьте свои координаты, и я свяжусь с вами, когда наступит пора поведать об этом открытии всему миру. Заверяю вас, вы получите свою долю земной славы. А до тех пор…

Правду люди говорят. Внешность может быть обманчивой. Он еще сильнее сжимает мне плечо, чтобы его угроза была

ясна, но его добродушная улыбка и крест на шее скрывают происходящее от глаз доброго возчика, который улыбается беззубым ртом в ответ. Я сглатываю и поспешно залезаю сзади в повозку, нагруженную свежестриженной овечьей шерстью и покрытую ланолином. Я натягиваю на нос футболку, тщетно пытаясь не дать ужасному запаху этой шерсти, пропитанной потом испуганного животного, попадать мне в ноздри. Когда повозка, дернувшись, начинает ехать по дороге, я сворачиваюсь в клубок и плачу из-за усталости и крушения всех надежд. Я потеряла телефон и мотороллер, какой-то монах-психопат отобрал у меня возможность сделать открытие, и я больше никогда не увижу Amira, лунную принцессу…

Несмотря на запах, я, должно быть, все-таки уснула на мягкой шерсти. Возчик, широко улыбаясь, легонько шлепает меня по голове, чтобы я проснулась, а потом указывает мне на козью тропу ниже пустынного шоссе. Я радушно благодарю его и начинаю спускаться, борясь с болью в мышцах. Я осознаю, что у меня нет желания присоединяться к моим коллегам на раскопках в Александрии. Мне нужно принять ванну, чтобы избавиться от вони, которой пропахли мои волосы и одежда, а потом я хочу объесться «сладкими поцелуями».

У первого водителя, остановившегося у обочины шоссе, я одалживаю мобильный телефон и звоню Джону, чтобы он меня спас.

Бывают в жизни моменты, когда нужно идти против своих принципов, и поэтому хотя бы в этот раз я не прочь принять помощь от прекрасного принца…

- 10 -

Я ждала Джона на обочине шоссе, и он даже глазом не моргнул, когда я забралась к нему в «Симку-1000». Увидев свое отражение в боковом зеркале со стороны пассажира, я чуть не падаю в обморок. Мои черные волосы превратились в какие-то тропические джунгли, в них запуталась овечья шерсть, сама я выгляжу как недавно вырытый из могилы труп, — в общем, в таком виде меня бы испугалась даже самая страшная мумия! Пытаясь избавиться от этого ужасного видения, я начинаю резво рассказывать историю своих приключений. Джон прерывает меня, предлагая, чтобы я поведала все позже, когда успокоюсь. Он говорит, что, конечно же, сообщил археологам в Александрии о причинах моего

отсутствия, а потом взял у одного студента на время альпинистское снаряжение. Он хочет отыскать остатки моего мотороллера, чтобы попытаться его починить.

— Я ужасно себя чувствую из-за твоей аварии, Лейла. Зря я предложил тебе повозиться с твоим мотороллером…

Хотя я много раз повторяю, что это была моя ошибка, потому что мне не нужно было съезжать с шоссе, Джон все равно настаивает на том, чтобы взять на себя вину за мою аварию. Поскольку это напоминает навязчивую идею, я сдаюсь и пытаюсь как можно точнее рассказать ему, как доехать до того места, где упал мотороллер. Когда мы останавливаемся на обочине маленькой дороги

и Джон видит мотороллер далеко внизу, он мотает головой.

— Ты могла бы погибнуть, и в этом был бы виноват я!

— Хм… Я жива и я в порядке. Хочешь, чтобы я сходила за мотороллером вместе с тобой?

— Я не дам тебе подвергать свою жизнь опасности еще раз!

Ну и ладно! Пусть этот бойскаут делает все сам. Я наблюдаю за тем, как он вытаскивает снаряжение, надежно прикрепляет его и начинает спуск со скалы. Сначала он отыскивает мой шлем и все те вещи, которые я оставила на камнях, куда упала, затем спускается на дно ущелья, где лежит мой разбитый мотороллер. Джон

привязывает его к веревке, крепко упирается ногами в землю и своими мускулистыми руками поднимает груз вверх по склону холма. Ух ты, впечатляет… Мне остается лишь схватить мотороллер, перетянуть его на обочину дороги и ждать, пока мой спаситель не вернется. Затем он помогает мне запихнуть эту груду металлолома в свою «Симку».

При этом наши тела несколько раз соприкасаются, и меня охватывает странное смущение. Я чувствую, как по мне пробегают мурашки, и вдыхаю запах его одеколона. Просто божественно. Я исподтишка наблюдаю за ним, таким серьезным, таким увлеченным и таким… неожиданно привлекательным, со взъерошенными волосами, испачканными в смазке,

и когда он встает в полный рост и тыльной стороной ладони убирает с лица прядь волос, а его глаза, синие как южные моря, пристально смотрят на меня, я внезапно хочу остаться здесь, упасть к нему в объятья и…

Но вместо этого он подходит к машине с пассажирской стороны и открывает мне дверь, как истинный джентльмен. Ой, что-то меня понесло с фантазиями, надо бы прекращать! Я запрыгиваю в машину, и мы отправляемся в Каир. Я осторожно открываю окно, чтобы мы не задохнулись до смерти от моей вони, и притворяюсь спящей, чтобы скрыть от Джона, какие чувства он у меня вызывает. Должно быть, я действительно крепко уснула, потому что, открыв глаза, я вижу, что «Симка»

остановилась в тупике какой-то улочки в Каире.

Позволяя мне проснуться самой, Джон исчезает в двери одного из зданий и возвращается несколько минут спустя, тепло улыбаясь.

— Я набрал тебе ванну и принес несколько полотенец и перемену одежды. Можешь положить свою, э-э… грязную одежду в полиэтиленовый пакет. Тем временем я отвезу твой мотороллер вон в тот гараж. Первый справа. Ванная у меня слева. Пожалуйста, чувствуй себя как дома. Я тебя беспокоить не буду.

Я уже знаю, что ответит мне тетя Вадиха, когда я все это ей расскажу:

— Вот видишь, я же тебе говорила. Даже если ты молодая, сильная, независимая женщина, иногда все-таки хорошо иметь рядом кого-то, на кого можно положиться. Я уверена, он хороший мальчик. Пригласи его на ужин!

Только вряд ли я позволю ей подвергнуть его полномасштабному допросу. Ну, по крайней мере, не сейчас… Пока что я благодарю Джона и спешу вверх по ступенькам в его квартиру, страстно желая счистить с себя всю грязь. Я захлопываю за собой входную дверь и обнаруживаю, что нахожусь в милой гостиной с удобным диванчиком и восточным кофейным столиком, а также полками, забитыми романами и книгами по археологии. Письменный

стол у окна — это, должно быть, его рабочее место. Здесь еще больше книг, мощный компьютер с принтером-сканером и набор инструментов для археологических исследований: кисточки, мини-кирки, измерительные приборы, микроскоп, блокноты и целый арсенал коробок, сит, пробирок, слайдов, щипцов и т. д. Его страстное увлечение очевидно, и это приводит меня в восторг. Ладно, я не собираюсь рыться у него в доме, а то это как-то неприлично. Я открываю дверь, думая, что попаду в ванную, но это оказывается его спальня. В полном смущении я быстро закрываю дверь и открываю следующую — на этот раз уже в ванную. Набрав воды и закрыв кран, я замечаю полотенца, лежащие на табуретке, и рассматриваю мою смену одежды. Фух, большая футболка и длинные шорты для бега трусцой. Что? На мгновение я испугалась, что найду одежду, принадлежащую его девушке, но взгляд, брошенный на раковину, меня успокаивает: там только электробритва и всего одна зубная щетка. Смеясь, я отмахиваюсь от своих нелепых мыслей, раздеваюсь и с наслаждением погружаюсь в бодрящую горячую ванну…

- 11 -

Сидя по-турецки на диванчике, я с нескрываемым удовольствием наслаждаюсь мезе, которые Джон купил нам на ужин. С ума сойти, какой он все-таки внимательный! Он тоже помылся и переоделся, и теперь мы уютно расположились у него в гостиной. Поедая вкусные сырные рулеты и слойки с овощной и мясной начинкой, мы урывками обсуждаем мои злоключения, нашу жизнь и наши интересы. Приятно все-таки знакомиться друг с другом ближе вот так, вне стен университета! Когда я рассказываю ему об Amira, выясняется, что он тоже любит лошадей.

— Как это чудесно — познакомиться с такой принцессой, — произносит он мечтательно.

— Спасибо за комплимент, — поддразниваю я его, — но мои родители — обычные люди!

— Я вообще-то про лошадь говорил! Э-э… Но ты тоже ничего, — поспешно добавляет он. — Тебе ведь доверилась дикая арабская чистокровная лошадь. Это такая редкость, ведь они очень горды и их трудно приручить. Знаешь, что, согласно легенде, говорили египетские всадники? Аллах создал коня из порыва ветра. Он отдал этого сына ветра человеку, говоря: «У него на спине ты почувствуешь вкус наслаждения, которое ждет тебя в раю».

— Amira — дочь ветра, лунная принцесса… Я хотела бы снова ее увидеть!

Какое-то время мы молчим, погрузившись в эту волшебную сказку. Я хочу попросить его провести выходные с моими родителями. Я бы могла показать ему оазис, который мой отец превратил в птичий заповедник и который можно пересечь только пешком, на лодке или на лошади. Однако я не могу заставить себя это сделать — возможно, потому, что не хочу, чтобы меня называли «птенчик», «цыпленочек» и прочими дурацкими птичьими именами в присутствии Джона. Тишина между нами парит подобно стае голубей, и тут Джон внезапно шлепает себя по лбу, подходит к своему письменному столу и открывает ящик. Он вытаскивает старый мобильный телефон и протягивает его мне.

— Это мой старый. Мне он больше не нужен. Если хочешь… Ты же говорила, что вытащила свою сим-карту после аварии?

— Она, должно быть, по-прежнему у меня в джинсах. Сейчас принесу. Это так мило с твоей стороны.

Когда я возвращаюсь из ванной, у меня, должно быть, странное выражение лица, потому что Джон смотрит на меня взволнованно.

— Что, не нашла?

— Нет, все нормально. Просто нашла и вот это тоже, совсем о нем забыла. — Я протягиваю ему металлический треугольник, который я нашла под глазом раскрашенной кобры и сунула себе в карман джинсов. — Как думаешь, что это такое?

Вытерев руки, Джон встает и подходит ко мне. Он держит металлический треугольник между кончиками пальцев, подносит его к лампе и удивленно вскидывает брови.

— Ты заметила знаки, вырезанные на нем?

Мы тут же забываем об ужине и сосредотачиваемся на изучении таинственного треугольника. Джон освобождает немного места на столе и кладет треугольник на светящуюся подставку, покрытую пластиковым листом. Он пододвигает второй стул для меня и дает мне кисточку. Я беру треугольник и убираю остатки цветных пигментов, частицы пыли и кусочки камня. Держа треугольник тонкими щипцами, я

поворачиваю его и очищаю с другой стороны. Джон собирает мусор, свернув пластиковый лист в трубочку и высыпав всю эту мелочь в пробирку.

— Мы можем сделать анализ в университетской лаборатории.

Затем Джон помещает треугольник на подставку рядом с линейкой и фотографирует его спереди и сзади своим навороченным телефоном. Он копирует фотографии на свой компьютер, садится, какое-то время удрученно смотрит на экран, а потом говорит:

— Он отломан… Жаль.

— Не поняла.

— Это часть чего-то большего. Если бы эта вещь была у меня

целиком, я, возможно, смог бы разгадать, что здесь вырезано. Видишь, здесь не только разные геометрические фигуры, но еще и греческие буквы, но в таком сочетании они ничего не значат.

Я так и знала, что надо было выбирать изучение древнегреческого языка, а не иероглифов! Но раз хотя бы один из нас его знает… Я напряженно думаю.

— Ты уж извини помешанную на фараонах и прочих вещах такого рода, но не может ли этот треугольник быть частью пирамиды?

Джон виртуозно стучит по клавиатуре и совершает резкие движения мышью. Он открывает фотографии пирамид Гизы и накладывает на них снимок треугольника.

— Нет, видишь, угол вершины треугольника составляет ровно 36 градусов. Это гораздо меньше, чем у твоих пирамид, и… 36 градусов??? Это не может быть совпадением. Или я очень сильно ошибаюсь…

Ой, я за ним не успеваю… Щелкнув мышью несколько раз, Джон измеряет что-то в треугольнике и помещает его сверху на одну из вершин пятиконечной звезды. Или он волшебник, или я действительно ничего не смыслю в геометрии. Смотря на мое озадаченное лицо, он спрашивает:

— 36 градусов, пентаграмма, Пифагор, золотое сечение — хоть что-нибудь из этого тебе понятно?

— Извини, я никогда особо не любила математику. Я лишь понимаю, что этот треугольник является частью головоломки, возможно, пятиконечной звезды, на которой вырезаны непонятные символы. У нас есть только одна часть звезды, но я не думаю, что другие части были спрятаны в раскрашенной змее в той пещере. Я бы их почувствовала. Значит, другая часть или части находятся где-то еще, и пока мы полностью не соберем головоломку, мы не сможем ничего понять, а наш треугольник будет бесполезен, как носок без пары! О мудрец, знаешь ли ты, где могут быть недостающие части звезды?

— Нет, — отвечает этот гений, — но я постараюсь это выяснить. Хотя ничего не обещаю.

Пока он сосредоточенно работает на компьютере, я расхаживаю по гостиной, проводя рукой по краям бесчисленных книг, выстроившихся на полках, и наслаждаясь приятным ароматом старой бумаги. Запах, бумага, пергамент, папирус… Подсознательно эти ассоциации напоминают мне о свитках, которые я нашла в тайнике разрисованной пещеры и которые забрал брат Захария. И почему я не оставила их себе? Джон ведь знает древнегреческий язык и расшифровал бы написанное на них, и, возможно, мы бы смогли все понять! На меня накатывает волна отчаяния, и внезапно во мне просыпается желание использовать карамель моей тети для удаления всех волос с тела монаха.

Представленный образ заставляет меня рассмеяться, и Джон прерывает свои дела, чтобы узнать, что же меня так развеселило. Когда я заканчиваю объяснять, он делает испуганное лицо.

— Пытка карамелью… Никогда не слышал ни о чем более садистском! Обещай мне, что если я когда-нибудь тебя разозлю, ты не станешь устраивать мне эпиляцию воском!

Конечно, нет. Я вообще не представляю, как он может меня разозлить. Но мысль о том, чтобы получить его в свое распоряжение, когда он будет лежать передо мной почти полностью обнаженным, вызывает приятное покалывание по всему телу. Я быстро выбрасываю из головы этот образ, столь же

неуместный, как и отвлекающий, и сосредотачиваюсь на более важных вещах — на свитках. Если бы можно было хоть как-то украсть их, но при этом не попасться брату Захарии!

- 12 -

— Лейла, иди сюда быстрее!

Что еще такое? Я задремала на диване, пока Джон продолжал свое исследование, и мне нужно пару секунд, чтобы полностью прийти в себя. Я встаю и сажусь рядом с ним. Он словно в трансе.

— Я отправил фотографию треугольника нескольким греческим студентам-археологам из международных университетов. Теперь кто-то хочет срочно связаться со мной по Скайпу.

К тому времени, как я подбегаю к Джону, на экране уже появилось лицо молодого темноволосого парня.

— Пожалуйста, слушайте меня внимательно, у нас мало

времени. Меня зовут Баттушиг, и у меня есть для вас срочная информация. Будучи здесь в Монголии, неподалеку от Алтайских гор, я упал в ледяную трещину и обнаружил там вмерзшую в лед лошадь, а также металлический цилиндр, который я использовал в качестве ледоруба. Мой конь Altaïr привел людей мне на помощь, и меня спасли.

Мне кажется, что это какая-то плохая шутка, но Баттушиг продолжает свой рассказ совершенно серьезным тоном.

— Улан-Баторская академия наук разместила рядом с трещиной временную лабораторию и выяснила, что лошадь находится в ней почти 2400 лет. Потом они нашли и всадника, тоже полностью замерзшего, в доспехах,

идентичных тем, что носила в то время кавалерия греческой армии. После этого все работы под свой контроль взяла компания Hannibal Corp, которая перевезла находки на самолетах-рефрижераторах в свой криогенный центр в американском штате Массачусетсе. Один бывший студент нашего университета, работающий там, сообщил мне, что у всадника нашли вексель и военный пропуск, подписанный генералом Птолемеем в 326 году до нашей эры…

— Тем самым Птолемеем, который стал фараоном Египта? — спрашиваю я, внезапно чувствуя, что увлекаюсь. — Кстати, нас зовут Джон и Лейла.

— Да-да, тем самым, но это еще не все. Я встретился с неким Джоном

Фицджеральдом Ганнибалом, от которого у меня до сих пор мурашки по коже. Он прибыл в Монголию на своем частном реактивном самолете, чтобы забрать цилиндр, который я использовал вместо ледоруба. Он якобы лично хотел отвезти его в лабораторию в Алтайских горах. Но на самом деле он оставил его себе. Это невероятно могущественный и невероятно опасный человек, уж поверьте мне.

— А что было в цилиндре такого важного?

— Второй цилиндр, только сделанный из кости, с вырезанным зашифрованным посланием. С помощью нашей «сети», моей… моего друга Салонки и профессора Тэмуджина из моего университета я смог его расшифровать. Но уже

после того, как Ганнибал его забрал. Полагаю, теперь он тоже узнает, что вырезано на цилиндре: «Конь Александра, непобедимого всадника будешь носить на спине со звездой бессмертия». Судя по данным, которые нам удалось собрать, это послание, как нам думается, относится к Александру Македонскому и его коню Буцефалу. А также к пятиконечной звезде — печати могущества, которая делала Александра неуязвимым.

— Пятиконечной звезде, сделанной из металла, с вырезанными на ней символами? — спрашивает Джон.

— Да, вы быстро все схватываете. У замерзшего всадника был металлический треугольник с вырезанными надписями,

являющийся частью пятиконечной звезды. Лейла, треугольник, найденный вами в пещере, — это тоже часть звезды. Взгляните на эту фотографию, которую я совместил с той, что сделал Джон. Здесь идеально угадывается форма разломанной звезды. Но теперь, когда треугольник в руках у Ганнибала…

— Баттушиг, я не понимаю, зачем Ганнибалу вообще нужны эти части звезды.

— Он хочет найти недостающие фрагменты печати всемогущества, которую Птолемей доверил своим всадникам. Предположительно, их увезли «очень далеко». Первый фрагмент был найден в Монголии, второй — в Египте, а вот где находятся остальные, я не знаю. Но если Джон

Фицджеральд Ганнибал, обладающий мощной сетью сбора информации, финансовой поддержкой и самыми совершенными технологиями, найдет их, он сможет вновь соединить их и получить звезду. Тогда он станет таким же могущественным и непобедимым, как один из величайших завоевателей — и диктаторов — во всем мире!

— Но как нам его остановить?

— Он не должен заполучить эти фрагменты! И начать нужно с той части, которая есть у вас. Вы можете поскорее спрятать ее в каком-нибудь безопасном месте?

Мы с Джоном с ужасом смотрим друг на друга. Если Ганнибал может, как паук, проникать в любую властную и

информационную сеть, как же нам избежать его паутины? В этот момент начинает звонить лежащий на диванчике телефон, который Джон отдал мне и в котором теперь находится моя сим-карта. Я подбегаю к нему, а Джон просит меня включить громкую связь. На линии слышится мужской голос, серьезный и уверенный.

— Здравствуйте, Лейла! Это Джон Фицджеральд Ганнибал. Вы владеете предметом, который представляет особенный интерес для такого коллекционера, как я. Я предлагаю вам за него один миллион долларов.

Я так ошеломлена, что не могу произнести ни слова. Как этот человек меня нашел? Откуда он знает, что у меня этот треугольник? Да еще

и предлагает за него миллион долларов!

— Милая барышня, — продолжает голос Ганнибала, — от такого предложения просто нельзя отказываться. Ровно через три часа вы отдадите этот предмет брату Захарии, который, в свою очередь, передаст вам портфель с наличными. А иначе…

Он вешает трубку.

Лицо Баттушига на экране компьютера выражает жуткую тревогу. Он сжимает кулаки.

— Так я и знал. Должно быть, у него есть неуловимые информаторы не хуже, чем у Агентства национальной безопасности США, и они отслеживают обмен любой информацией, связанной с Александром

Македонским. Лейла, Джон, этот человек опасен. Он готов на все — даже на самое худшее, что только можно себе представить, — чтобы заполучить эти фрагменты. Я даже не хочу думать о том, что он может сделать с вами и вашими близкими, если вы не сделаете то, что он просит. Боюсь, у вас нет другого выбора, кроме как согласиться на его предложение. Пожалуйста, не подвергайте себя риску…

- 13 -

Все то время, пока мы в пути, меня переполняет ярость. Этот человек, Ганнибал, обладает беспредельной властью, которой он может пользоваться совершенно безнаказанно так, как он считает нужным. Джон и Баттушиг дали мне ясно понять, что никто не воспримет наш рассказ серьезно, даже местная полиция или американский посол. Ненавижу диктаторов. Но, как и у всех диктаторов, которые, в конце концов, являются всего лишь людьми, у него должна быть какая-то слабость. Необходимо лишь узнать о ней и использовать против него. А пока мне придется ему уступить, и из-за этого мне хочется кричать. Вечный прагматик Джон положил треугольник в коробку для проб и сунул ее в

маленький рюкзак, вместе с бутылкой воды и другими вещами. С тех пор, как мы покинули Каир, он напустил на себя мрачный вид и не произнес ни слова.

Под взглядом ока Осириса, ночного солнца, монастырь Анба-Бишой напоминает призрачное видение. Под бархатным небом, усеянным холодными звездами, безмолвные здания приобретают пепельный цвет, колеблющийся между серым и темно-серебряным. Пока мы ждем сигнала в темноте монастырского двора, из теней, словно призрак, появляется какой-то силуэт. Я сдерживаю крик, узнав брата Захарию, эхо шагов которого поглотила глина.

— Вы принесли то, что у вас просили?

Его грозный ледяной голос бросает меня в дрожь. Джон кивает, указывая на свой рюкзак. Брат Захария пронзает его острым, как скальпель, взглядом, но Джон сохраняет спокойствие и не отводит глаз. Монах кивком просит нас следовать за ним, и мы пересекаем двор, проходя мимо церкви Богородицы и трапезной. Затем мы поднимаемся вверх по узкой лестнице, погружаясь в темноту. От могильного холода волосы у меня на затылке встают дыбом. Или, возможно, от страха. Джон включает функцию фонарика в своем телефоне, а мгновения спустя темноту освещает фонарик брата Захарии. Этот внезапный свет едва ли меня ободряет, но я вынуждена следовать за двумя мужчинами в пыльный коридор, пахнущий прогорклостью и плесенью. Дойдя до какой-то двери, Джон спрашивает:

— Господин, э-э, святой отец, это та самая пещера, где нашел убежище святой Псой?

— Нет, — устало отвечает брат Захария, — это наши масляные погреба.

— Но разве в этих пещерах в XIX столетии не были найдены рукописи, оставшиеся от монахов, которые в VIII веке бежали от преследования в Сирии и Багдаде? Те рукописи, которые Лейла обнаружила в разрисованной пещере и которые вы, должно быть, уже изучили, не принадлежат тому же периоду?

Удивленный этим внезапным шквалом вопросов, брат Захария на мгновение застывает, пристально изучая Джона своими зелеными глазами с

золотыми прожилками, а потом отвечает:

— Они относятся к концу III века до нашей эры. Почему вы этим интересуетесь?

— Какова связь между этими рукописями и металлическим треугольником, который так нужен господину Джону Фицджеральду Ганнибалу?

Лицо монаха мрачнеет, и кажется, будто он разговаривает с кем-то невидимым, стоящим за нами.

— Там было написано: «Хочешь спрятать что-нибудь — положи это на видное место».

Он внезапно издает почти демонический смех, который эхом отражается от стен коридора.

— Господи, ты посчитал меня недостойным понимания Твоего послания… Солнечный свет! Вот же дура…

Ненависть брата Захарии накатывает на меня подобно огненной лаве. Ярость и отчаяние этого человека, более опасного, чем кобра, так меня пугает, что я начинаю трясти Джона за руку и, запинаясь, говорю:

— О… Отдай ему треугольник, Джон, быстрее!

— Нет-нет! Если господин Ганнибал обещал вам миллион долларов за этот треугольник, то обмен необходимо произвести надлежащим образом! Следуйте за мной!

Монах идет по коридору прерывистыми шагами, пока не подходит к деревянной двери, запертой на большой ключ. Он в ярости ее открывает.

— Хотите увидеть пещеру, где нашел убежище святой Псой? Я настаиваю. Экскурсия бесплатна! Здесь висела цепь, к которой он привязывал свои волосы, чтобы не заснуть в ожидании, пока Бог пошлет ему видение… Видение!!!

Опять этот смех сумасшедшего. Мы идем за ним вглубь пещеры святого, где он берет черный портфель и вытягивает к нам руку. Я вижу у него на запястье татуировку в виде черного коптского креста, обезображенную множеством вздутых шрамов. Похоже на

шрамирование. У меня по спине бегут мурашки. Не спуская глаз с брата Захарии, Джон сует руку в свой рюкзак, вытаскивает коробку с треугольником и ставит ее на ладонь монаха. Тот накрывает коробку другой рукой и кладет ее себе в карман. Затем с быстротой змеи он хватает портфель, резво выбегает из пещеры, захлопывает дверь перед нашими лицами и поворачивает ключ, тем самым запирая нас.

Меня сковывает страх, но в то же время я чувствую облегчение, что больше не нахожусь во власти монаха-психопата. Я поворачиваюсь к Джону с довольно неприятными мыслями в голове. У него ведь такое атлетическое телосложение, так почему же он не попытался остановить брата

Захарию при помощи приема дзюдо, рубящего удара каратиста или даже удара головой, чтобы нас не заперли здесь как идиотов?

Словно читая мои мысли, Джон показывает мне свой телефон.

— Я заставил его разговориться. Заснял его признание.

— Правда? И это поможет нам выбраться из этой темницы?

— Нет, но мы можем воспользоваться этой записью позже. Иди за мной.

Джон опускает голову, подходит к углублению в стене пещеры и становится перед ним на колени. Он толчком открывает маленькую деревянную дверь, ведущую во второй тоннель, гораздо уже первого.

— В те времена монахи всегда были готовы к различным вторжениям. Они оставили себе возможность незаметно сбежать из монастыря. Если ты пойдешь за мной…

— Но разве Захария не знал, что мы в конце концов найдем этот выход?

— Возможно. Полагаю, он думал, что у него будет достаточно времени, чтобы спрятать деньги в безопасном месте. Чего только ни сделаешь за миллион долларов…

- 14 -

Спустя полчаса быстрой ходьбы мы покидаем проход с низким потолком и оказываемся в погребах соседнего монастыря — Дейр аль-Сурьяни. Мы поднимаемся по лестнице в пустую трапезную и выходим в большой двор. В ночной полутьме я различаю два высоких шпиля и приземистую башню Каср у входа в монастырь — белый куб со множеством маленьких отверстий. Опущенный разводной мост напоминает мне о замках, которые феодалы строили в Средние века. Маленькие купола, украшенные большими трехлопастными крестами, возвышаются с внутренней стороны укрепленной периметровой стены. И снова часовни. Но где же нам найти здесь хоть кого-то посреди ночи?

Джон идет к одной из часовен, окруженной мерцающими огоньками, похожими на свечи. Дверь открыта. Мы снимаем обувь, проходим в неф и направляемся к хурусу (клиросу) за большой деревянной аркой. Завороженная, я смотрю на фрески, покрывающие стены и полукупол; с течением времени цвета поблекли, но от них по-прежнему веет определенным величием. Я отмечаю схожесть между этими пророками, ангелами, архангелами и святыми и египетскими рисунками в пещере, словно пыл верующих, независимо от того, во что они действительно верят, не менялся на протяжении столетий. Джон грубо возвращает меня к реальности, толкнув локтем в бок и намекая тем самым на то, что я должна последовать его примеру и поклониться нескольким испуганным монахам, притаившимся в тени возле хуруса.

— Простите нас за вторжение, братья, не бойтесь…

Брат Кирилл, главный монах, выслушивает объяснения Джона в своем строгом кабинете и смотрит запись на его телефоне. После этого он закрывает глаза и бормочет молитву. Затем он делает глубокий вдох и смотрит на нас двоих по очереди.

— Нужно немедленно сообщить об этом отцу Тавадросу II, нашему патриарху. Он скажет, какое решение следует принять по отношению к брату Захарии и пещере, открытой вами. Дайте мне, пожалуйста, свой телефон и подождите меня здесь.

На наших изумленных глазах монах направляется к

большой иконе, изображающей Христа на кресте, с Девой Марией справа от него и апостолом Иоанном слева. Он нажимает пальцами на золотой нимб Христа, самую яркую часть картины, и скрытый механизм в деревянной панели, в которую вставлена икона, отодвигается в сторону, открывая проход во вторую комнату.

Я бормочу задумчиво:

— Хочешь спрятать что-нибудь — положи это на видное место…

Когда панель за братом Кириллом закрывается, Джон встает со стула и делает несколько шагов, чтобы размять ноги. Он останавливается перед иконой и смотрит на нее повнимательнее, затем начинает говорить вслух,

словно читая лекцию о византийском искусстве.

— Крест — это связь между небом и землей, это виселица, превратившаяся благодаря страстям и воскресению Христа в древо жизни, стоявшее на Голгофе, «месте черепа». В пещере находится череп Адама, прародителя человечества, зарытое в землю семя, которое должно погибнуть, чтобы принести плоды…

Внезапно Джон вскрикивает и подскакивает ко мне с выпученными глазами.

— Лейла, быстрее, мы должны убираться отсюда сейчас же!!!

— Что на тебя нашло?

— Тайна, скрытая в тени! На черепе тот же

самый логотип с латинской буквой H, который использует Hannibal Corp. Должно быть, брат Кирилл тоже на них работает!

Затем все происходит с быстротой песка, высыпающегося из разбитых песочных часов. Я слышу гул, похожий на звуки двигателя быстро приближающейся машины. Лучи света прорезают ночь и проникают сквозь окна кабинета, ослепляя нас. Икона сдвигается, и из примыкающей комнаты появляется брат Кирилл, угрожая нам автоматическим пистолетом.

— Вы должны были отдать предмет брату Захарии. Когда вы попытались его перехитрить, он посчитал, что вы доставляете слишком много хлопот…

Я не понимаю! Я же видела, как Джон положил коробку для проб в ладонь брата Захарии, и теперь брат Кирилл вновь просит то же самое??? И почему Джон по-прежнему такой невозмутимый?

— Вы сейчас о ком? Вашем патриархе или Джоне Фитцджеральде Ганнибале? — вопрошает Джон холодным тоном, медленно приближаясь к брату Кириллу. — Чем он вас подкупил? Обещал для вашей группы чудесную защиту? Помог скрыть ужасные тайны, которые вы бы не хотели выставить на свет? Или просто дал вам денег из своих миллионов?

Монах, встревоженный поведением Джона, отступает на шаг назад.

— Сопротивление бесполезно. Люди господина Ганнибала будут здесь с минуты на минуту и позаботятся о вас! Отдайте мне настоящий треугольник, чтобы не допустить ненужного кровопролития!

Я чувствую себя глупой куклой, наблюдая за этим словесным поединком, который абсолютно выше моего понимания. О каком треугольнике они говорят?

Джон сует руку в левый карман джинсов и вынимает оттуда коробку для проб, идентичную той, что он отдал брату Захарии. Он трясет ее, чтобы было слышно грохочущий внутри треугольник, и продолжает приближаться к монаху.

— Вы это хотите? Ладно, вы победили.

Монах нерешительно протягивает руку. Якобы собираясь положить коробку в его протянутую ладонь, далее Джон действует просто молниеносно: он заламывает монаху руку, отчего тот вскрикивает от боли и роняет револьвер. Джон бросает мне коробку для проб и борется с монахом, который умудрился вырваться и пытается поднять пистолет. Джон бьет его ногой сзади по коленкам и валит его на землю. Затем он вырубает монаха одним ударом по затылку. Пока мы слышим, как во дворе кто-то рявкает команды вооруженным людям, выпрыгивающим из джипов, Джон хватает меня за руку и выволакивает из кабинета,

спеша в заднюю часть здания. Я наконец-то понимаю поведение Джона. Он настолько не доверял брату Захарии, что отдал ему поддельный треугольник! «Это же огромный риск!» — думаю я про себя, пока мы несемся к заднему выходу из здания и обнаруживаем там маленький дворик перед стеной. Я замечаю в нескольких метрах от нас узкую лестницу, высеченную в стене, и мы бросаемся к ней. Мы почти достигаем вершины, когда нас окутывает луч передвижного прожектора и ледяной голос выкрикивает:

— Не двигаться! Вы окружены. Поднимите руки вверх и положите их себе на затылок.

Я вижу тени, бегущие в нашем направлении. Мое сердце колотится, я

делаю еще один шаг вверх, и тут же пуля врезается в камень перед моей ногой. Ладно, поняла. Я медленно подчиняюсь приказу, но сначала смотрю на Джона, а потом на парапет. Попробуем спрыгнуть?

- 15 -

Мы прыгаем через периметровую стену, а вокруг нас летят осколки камней. Я мчусь за Джоном по камням и песку к деревьям, стоящим ниже нас. Склон становится все круче, и мы выбегаем к довольно опасному обрыву. Я слышу шаги бегущего за мной человека и возношу молчаливую молитву луне, узкий и заостренный серп которой напоминает кинжалы хашшашинов, персидских воинов-убийц XI века. Ах, если бы у меня было оружие! И я знала, как им пользоваться! Джон жестом показывает мне, чтобы я бежала в одном направлении, а он — в другом. Я лавирую между деревьями и камнями, и на этой пересеченной местности преследователи медленно, но верно меня догоняют. Один из них, уже

совсем близко от меня, кричит, запыхавшись:

— Прекрати бежать, или я отстрелю тебе ноги!

Из-за инерции остановиться я уже не могу… Выстрелы, раздающиеся сзади меня, раздробляют ветки и камни у моих ног. Надеюсь, Джону удалось улизнуть. Я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза против моей воли, мешая меня видеть. Я яростно вытираю их и вижу, что передо мной вырисовывается белая тень. В ужасе я резко останавливаюсь, чтобы не врезаться в нее, а потом осознаю, что это моя белая лошадь, дочь луны! Подчиняясь инстинкту, я хватаюсь одной рукой за гриву и запрыгиваю ей на спину. Мне даже не нужно ее просить: лошадь на полной

скорости несется со мной по земле, которую она так хорошо знает, оставляя моих преследователей далеко позади.

И вот когда я думаю, что мы оторвались, сквозь зловещие тени, отбрасываемые ветками, пробивается свет от фар преследующего нас джипа. Люди Ганнибала так просто свою добычу не упустят! Как же я смогу убежать, когда мы окажемся на открытом пространстве?

Прямо перед нами возникают змееобразные очертания дороги, и я узнаю пустынное шоссе. Лошадь несет меня прямо на него! Я приподнимаюсь и прошу ее замедлить бег, но она лишь прижимает уши и еще больше ускоряется, мчась вниз по склону и оставляя позади себя клубы пыли

и камней. Люди на джипе нас заметили и находятся в опасной близости.

— Amira, пожалуйста, остановись!

Она отказывается мне подчиняться и продолжает нестись к шоссе, раздувая ноздри от напряжения. Я могла бы прекратить все это и уберечь ее от гнева наших преследователей, которые не станут мешкать ни на миг, чтобы ее пристрелить. Я могла бы спрыгнуть со спины Amira и сдаться, чтобы дать ей шанс спастись. Однако по какой-то причине я решаю довериться моей отчаянно решительной лошади. Я обнимаю ее за шею, зарываюсь лицом в ее шелковую гриву и закрываю глаза, думая, что мой час настал. Либо мы врежемся в машины на шоссе внизу,

либо оружие, из которого стреляют люди Ганнибала, разнесет нас в клочья!

Джип уже прямо за нами. Внезапно я чувствую, как мышцы моей лошади напрягаются, и она взмывает в воздух. Открыв глаза, я обнаруживаю, что до сих пор нахожусь у нее на спине. Лошадь перестала нестись и обернулась. Издавая ужасный металлический скрежет, джип наших преследователей падает в глубокое ущелье, к которому привела их Amira. Зная свою территорию наизусть, только она могла перепрыгнуть эту пропасть, воспарив словно беркут. Меня пронимает дрожь — это последствие шока, но и выражение глубокой, неописуемой радости. Я, Индиана Лейла Джонс, и Amira, мы вдвоем только что совершили прыжок веры!

Я долго глажу Amira. С громким храпом она несет меня назад к монастырю Дейр аль-Сурьяни. Но, как и в первый раз, когда она довезла меня до окрестностей Анба-Бишой, она останавливается до того, как окажется слишком близко от других людей. Если бы она разговаривала, то поведала бы мне свою историю. Но в глубине души я понимаю, что здесь наши пути должны разойтись. Я медленно спешиваюсь и нежно обнимаю за шею мою лунную принцессу. Она дышит мне в шею в последний раз, а потом отступает на несколько шагов и гордо пускается рысью прочь, подняв хвост и навострив уши, чтобы вернуться на свою дикую территорию…

- 16 -

— Мадам, это очень вкусно, но я действительно не хочу есть!

Я так и знала, что не надо было знакомить Джона с тетей Вадихой.

— Ты спас жизнь моей племяннице! Ты герой!

— Нет, мадам, героем стала лошадь Amira. Я лишь…

— Я же сказала тебе называть меня тетей! — прерывает она его, любовно щипая за щеку, как египтяне часто делают со своими детьми. — Ты теперь часть семьи! Ну что, расскажи-ка, сколько детей у вас будет?

Я даже не знаю, кто из нас покраснел больше — Джон или я. Два красных помидора, как

вам такое? Допустим, мы страстно поцеловались, когда снова воссоединились в монастыре Дейр аль-Сурьяни, но все эти разговоры о свадьбе и детях…

Хотя, возможно, через несколько лет я уже не стану возражать!

А до тех пор, в связи с занятиями в университете и недавними событиями, мы будем слишком заняты. История пещеры в Вади-Натрун еще не завершена. По словам ведущих археологических экспертов, которые стали ее изучать, первым, кто жил в этой пещере примерно с 1350 до 1330 года до нашей эры, был Птахмос — скульптор периода правления фараона Эхнатона и его жены, легендарной красавицы Нефертити. Именно он оставил свое

завещание в виде изображений, вырезанных на стенах пещеры. Очевидно, он решил отправиться в изгнание, чтобы быть подальше от королевы, безразличной к его любви, и прожил остаток своих дней в этой долине, скорее всего, со временем ослепнув, если судить по постепенно ухудшающемуся качеству последних рисунков. Какая печальная история!

Фрагмент звезды и папирус, принадлежавший Димитриосу, одному из солдат Александра Великого, помещены в надежное место в подвале Египетского музея в Каире, и ожидают там, когда их тайны будут раскрыты. Джон и Баттушиг часами разговаривают по сети, размышляя о том, каково полное послание, вырезанное на звезде. Что касается

меня, то я думаю главным образом о Буцефале — невероятном коне, который верно служил Александру во время его завоеваний. Будем надеяться, что Ганнибал никогда не сможет его отыскать!

При содействии профессора Тэмуджина «сеть» Баттушига занимается изучением тех мест назначения и маршрутов (известных в то время) по всему миру, по которым Птолемей мог отправить других всадников, чтобы они уберегли части печати всемогущества от людской алчности. Господин Тэмуджин считает, что Ганнибал, должно быть, следовал той же логике и поэтому особенно заинтересовался Египтом, который был покорен Александром в ранние годы его военной экспедиции. А поиском

подсказок Ганнибал попросил заняться монахов, ведь кто мог сделать это лучше них — экспертов по древним языкам, хранителей древних библиотек и людей, выслушивающих исповеди?

Кстати, что касается монахов, для них все закончилось полным фиаско. Коптские церковные власти отстранили Кирилла от исполнения его обязанностей, пребывая в шоке после того, как услышали нашу историю и посмотрели запись, сделанную Джоном в погребах монастыря Анба-Бишой. Кирилл признался, что его подкупили, но, поскольку он принял обет покаяния и молчания, от него мы ничего не добьемся… Захария бесследно исчез, вместе с печально известным портфелем, в котором лежал один миллион долларов.

Но, в конце концов, я жива, и мы выпутались из этой ситуации! Надеясь расслабиться после таких эмоциональных потрясений, я пригласила Джона провести выходные вместе с моими родителями, которые вернулись очень счастливыми из путешествия на Гавайи. Пока мы весело трясемся в старой «Симке», я начинаю улыбаться, когда представляю, как мы будем ехать на лошади по птичьему заповеднику, болтая как сороки и воркуя как голуби. Если так и дальше пойдет, то я вскоре буду называть Джона моим «пернатым другом»!

Но недолго мне приходится улыбаться. Музыку по радио внезапно прерывает специальный выпуск новостей.

— Вчера ночью был ограблен Египетский музей в Каире. Исчезли предметы большой исторической ценности, но руководство музея отказывается раскрывать подробности. Один из охранников, работавший в ночную смену в подвалах, выжил после нападения грабителей. Сейчас он находится в реанимации, но его травмы, по мнению врачей, не представляют угрозу для жизни.

Лицо Джона выражает ужас. Как и я, он понимает, что это, скорее всего, работа Ганнибала. Мы оба даем молчаливое обещание, что мы, «сеть» и все, кто согласился нам помочь, сделаем все возможное, чтобы помешать коварным планам этого человека!

Прочитайте новую историю саги о легендарных лошадях!Tormenta

Загрузить: